Предатель
Шрифт:
— А там?
— А там его конвоир застрелил. Месяца через полтора.
— Бежать пытался?
— Нет. Конвоир так объяснял. Я, мол, команду ему: стой! А он смеется. И прет к запретке. Я опять: стой! По фигу мороз. Предупредительный в воздух… А он, говорит, руки раскинул в стороны, будто обнять кого, голову к небу задрал, хохочет. Шагает себе… ну и завалил.
Павел Романович постучал пальцами в ритме медленного вальса.
— Да-а-а… Печальная история. Ты, Веревкин, к тому мне ее, что, дескать…
— Ну вы же сами говорите: даже
— Ну да, ну да, согласен! Он ведь ненормальный был, твой солдат?
— Да кто его знает, — Веревкин вздохнул. — По внешности не похоже…
— Нормальный не будет такого делать. Нормальные люди себя так не ведут!.. — воскликнул Павел Романович, после чего посмотрел на подчиненного с некоей догадкой во взгляде: — Слушай, Веревкин, а может, Бронникова твоего еще на полгодика упаковать? Пусть подлечат. В профилактических целях. Пока до запретки не добрался. Ему же лучше. Переправит что-нибудь за бугор — тогда придется с ним по той же схеме, что и с Колчиным… Как думаешь?
— Можно, — кивнул Веревкин после краткого раздумья. — Не помешает.
Павел Романович вздохнул.
— Ну хорошо… надо подумать. А по форме — это что?
— Что?
— Рукопись.
— Рукопись-то? А хотите, принесу, — предложил капитан. — Сами проглядите.
— Некогда мне писанину его проглядывать. Скажи в двух словах.
— В двух словах — прозаический текст. То ли повесть, то ли даже… — Веревкин саркастически хмыкнул, — то ли даже роман автор громоздит. Художественного интереса в любом случае не представляет. На данном этапе все еще очень сыро. В какой-то мере похоже на записи дневникового характера. Шегаев у него, например, под своим настоящим именем фигурирует… обычно писатели так не делают. На простую вещь выдумки не хватило…
— Дело не в выдумке, — возразил полковник. — Надо полагать, это у него пока еще наброски. Долго ли переименовать, как дело к концу пойдет.
— Ну может быть, — согласился Веревкин. — Шегаев И. И., даром что старик, даже в Монастыревку к Бронникову Г. А. таскался. Проведывал… Колчин четыре раза, Шегаев — три.
Полковник поморщился.
— Да, да… — досадливо вздохнул он. — Так и тянет их друг к другу, так и тянет! Как будто медом намазано! О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!..
Снова встал у окна, внюхиваясь в запах дождя.
— Ладно, бог с ним. Черного кобеля не отмоешь добела. Пусть строчит, если неймется…
Веревкин кивнул.
— Но поговорить тебе с ним обязательно надо. Так сказать, освежить отношения. Думаю даже, разговор следует построить в ключе определенной заботливости. Так, мол, и так, Герман Алексеевич. Как поживаете? Не нужна ли помощь? Профилактически интересуемся. Верно? Пусть помнит, что о нем помнят…
Капитан пометил что-то в блокноте.
— А Колчину пора черту подводить, — вздохнул полковник. — Созрел. Даже перезрел. Боюсь, как бы сам не лопнул…
И усмехнулся.
Веревкин тоже хмыкнул.
— Согласен. В этой связи
— Было бы хорошо, — сказал полковник. — Только боюсь, зря провозимся.
— Нам его только в суд заманить, — настаивал Веревкин. — Суд-то ведь закрытый будет?
— Скорее всего…
— А что уж он там скажет, дело десятое. Главное — свидетельствовал. Вот Колчин и сел по его свидетельствам.
— Не затащишь ты его в суд, — Павел Романович сморщился. — Не такой он дурак, чтобы в суд идти… Но мыслишь правильно, Веревкин… верно мыслишь. Почему бы нам, правда, одной пулей двух зайцев не разменять?
— Почему бы, правда, — кивнул капитан, глядя на начальника с выражением вежливой заинтересованности. — Было бы замечательно.
— Вот именно. А тогда вот над чем подумай. Твои «Щебетун» и «Алиментщик» живы-здоровы?
— Вполне… С одним позавчера встречался. В связи с операцией «Эфа». Другой полтора месяца отсутствовал. Краткосрочная загранкомандировка по делам КСЖ… должно быть, уже вернулся.
— Вот и хорошо. Слей обоим информацию, что псевдоним Колчина раскрыл Бронников. Дескать, сам явился, без вызова. И — как истый патриот, верный сын Отечества… Так и так, дескать, как на духу. Никакой не Аржанов и никакой не Сигизмунд. Понимаешь? Думаю, этого достаточно. Встрепенутся — дай бог каждому. Я эту публику знаю…
Капли с крыши мерно стучали по жестяному карнизу.
— Класс! — восхищенно протянул капитан после короткой паузы. — Просто класс, Павел Романович! Мы же его таким образом наглухо выключим! Намертво!
— Вот именно. Раз и навсегда. Но информировать общественность нужно тонко. Аккуратно. Так сказать, с пониманием.
— Можно и «Аптекаря» привлечь, — предложил капитан после краткого раздумья. — Он лицо авторитетное.
Полковник скептически поджал губы.
— «Аптекаря»? Не знаю… Ладно, это уж на твои плечи. Продумай как следует. Как бы не перебдеть.
— Есть продумать, — бодро и весело сказал капитан. — Есть не перебдеть. Ну какой же класс!
— Да ладно, — отмахнулся полковник, садясь. — Эка невидаль. Завтра и сам бы догадался… — Вдруг оживился, глаза заблестели: — Погоди-ка, а не ввернуть ли в эту строчку еще одно лычко?
— Лычку? — переспросил Веревкин, поведя плечом так, будто на нем лежал подразумеваемый погон.
— Не лычку, а лычко! Каждое лыко в строку — знаешь?
— Ах, лычко… Какое лычко?
— Да простое такое лычко… м-м-м… так сказать, насчет творческой ревности. А? Как бы это поудачнее сформулировать…
Морщась в раздумье, полковник постучал пальцами.
— Творческой ревности? — уточнил Веревкин, недопонимая.
— Ну да, — сморщился полковник, недопонимание это уловив и оттого раздражаясь. — Вроде как завидовал он!.. Завидовал успеху Колчина — у того, видишь, книга в Париже вышла… а ему и не светит… а? Вроде как Моцарт и Сальери… хорошо бы, а?