Предатели по призванию

Щербаненко Джорджо

– Нет, не двигайтесь.

– Ладно, нельзя так нельзя... Хорошо еще, что Сильвано меня проводит до Корсико, кабы не эта комедия, я бы с ним еще хоть разок переспала. – Под действием наркоза у нее только еще больше развязался язык, а эротические инстинкты ничуть не притупились. – Знали бы вы, каково в Ка'Тарино зимой, сплошь туманы, холод до кишок пробирает, а весной и того хуже, грязища, мы ребятишками, помню, бегали чумазые, как поросята, а когда я подросла, то в Романо-Банко ходила в мужских охотничьих сапогах. И каждый год дожди пуще прежнего месяцами льют, из дому не выйдешь, да и куда идти-то? Когда телевизоры только-только появились, мой будущий жених – он мясом торгует – первый у нас в Ка'Тарино завел себе эту игрушку, вся деревня напрашивалась к нему смотреть, а он приглашал кого ему вздумается, частенько и меня

с родителями, вот так мы и обручились, в темноте он начинал меня общупывать, сперва по коленке погладит, потом повыше, а как-то раз улучил момент и спросил тихонько, девушка я иль нет, мне надоело, что он меня лапает, да и мать тут под боком, ну я смеху ради ему и говорю: ясно, девушка, только, мол, тебя и дожидалась, а он и говорит: если ты вправду девушка, так я бы на тебе женился, после обручения в Милан поедешь, поработаешь в моей лавке кассиршей. Чего тут было раздумывать: он царь и бог и в Ка'Тарино, и в Романо-Банко, и в Бучинаско, и в Корсико, а мой отец – мужик, я с детства на соломе спала и, кроме клопов, ничего в жизни не видела. Сами посудите, могла я ему отказать?

Она снова выругалась. Дука уже закончил, но то, что она говорила, было интересно, поэтому он еще какое-то время делал вид, будто продолжает работать.

– Не шевелитесь.

– Вот так я и влипла. Он сразу привез меня в Милан, посадил за кассу, объявил, что я его невеста, каждый вечер заезжал за мной на машине и отвозил домой, стерег, значит, ему главное, «что люди скажут», а сам в машине чего только не вытворял, и я терпела, куда денешься, но только до последнего не доходил, девственность, она для него что вишенка на торте, на закуску, а люди чтоб ничего не знали и языком не чесали, потому к десяти, не позже, он доставлял меня домой и передавал с рук на руки родителям. Вообще-то он мне доверял, а я чувствовала себя последней сукой – не столько из-за рогов, которые ему наставляла, сколько из-за денег. С деньгами-то я сразу разобралась, устоишь разве, когда в лавке перед тобой проходят такие тыщи, ведь до помолвки мне и сотня лир редко когда перепадала, а тут всякий день тыщонку себе урвешь, ведь в мясную лавку деньги так и текут, сами небось знаете, каковы порядочки там, на улице Плинио... А нынче я просто ушла из лавки и явилась сюда пешком, он не должен был к вечеру за мной заезжать: накануне свадьбы с невестой видеться нельзя, у него нынче мальчишник, ну, я ему говорю: мол, не волнуйся, меня Сильвано проводит, они с Сильвано друзья, это он меня с ним познакомил, а за мной и до того грешки водились, сидишь целый день за кассой, мужики вокруг тебя крутятся, да и среди мясников очень даже ничего попадаются, а я девушка слабая, ну и не выдержишь, бывает, он к мясникам жуть как ревновал, а я все одно раньше успею... – Она засмеялась.

– Лежите тихо, иначе будет больно.

– А как-то вечером он заехал за мной в лавку вместе с Сильвано, это, говорит, мой друг, и мы вместе поужинали у Биче на улице Мандзони. Сидим за столиком, гляжу я, женишок мой – мясник мясником в этом ресторане, да еще рядом с таким лощеным синьором, как Сильвано. Я от него сразу прибалдела.

Да ты от всех балдеешь, без разбору, подумал Дука.

– Ох, мы там и назаказывали, ну всего, что было в меню, а под конец Биче к нам вышла, сама подала ликеры и посидела с нами немного, ну уж такая милая, жениха моего называла «комендаторе», а он, дурак, напился, я, говорит, мясник и прямо вам скажу, что мое мясо во сто крат лучше вашего, хоть и из Тосканы, она-то, Биче, женщина воспитанная, все это, ясное дело, мимо ушей пропустила, вы, говорит, такой милый человек, и ушла, а я за него чуть со стыда не сгорела.

Дука наложил повязку и поднялся.

– Ну вот и все, сейчас дам вам таблетку.

– Мне выпить хочется, – томно произнесла она. – И закурить.

– Хорошо, только не двигайтесь и не сгибайте ноги. – Он взял таблетку, налил виски, почти полный стакан. – Погодите, я сам приподниму вам голову. – Он подложил ей руку под затылок, и она улыбнулась ему по-дружески, уже без всяких заигрываний.

– Высуньте язык. – Он положил ей на язык таблетку и поднес к губам стакан с виски. – Только осторожно, смотрите не закашляйтесь. – Если она закашляется, шов может разойтись, он ведь совсем свежий.

Она пила маленькими глотками, но оторваться никак не могла.

– А что это за таблетку вы мне скормили, уж не снотворное ли?

– Нет,

обезболивающее. Когда кончится наркоз, вам может быть больно, а так ничего не почувствуете.

– А теперь закурить.

– Сейчас. – Он заранее сунул в рот сигарету, чтобы зажечь и передать ей. – Вот, сперва сглотните слюну, чтобы не закашляться. Если не сможете удержаться от кашля, то лучше кашляйте с открытым ртом.

Она схватила сигарету и несколько раз жадно затянулась.

– Ну так вот, после того как он оскандалился, я хотела сразу ехать домой, а он ни в какую...

Дука ждал продолжения, но она снова присосалась к сигарете, тогда он взял сигарету из ее пачки и тоже закурил; окурки на полу страшно его раздражали, но, едва она вновь заговорила, раздражение мгновенно улетучилось.

– После того как он нас так опозорил у Биче, я не хотела больше оставаться с этой пьяной рожей, да еще когда рядом Сильвано, этот принц из сказки... Но с пьяного взятки гладки: поедем, говорит, кататься... машина его стояла на улице Монтенаполеоне, и он, видите ли, захотел в ресторан «Мотта» на площади Ла Скала, а там, вот позорище-то, решил над официантом подшутить – вытащил вот такую пачку десяток, небось целый мильон, и говорит: на, мол, получи по счету, остальное тебе на чай, не отказался бы, а? Наконец Сильвано его уволок, да так культурно, я сразу заметила, с первого вечера, что он из благородной семьи, хоть и не признается, в общем, остановились мы на улице Монтенаполеоне, и тут мой номера стал откалывать: как пошел тарахтеть – тра-та-та-та-та-та-та, будто из пулемета строчит, одна женщина на той стороне улицы аж взвизгнула да как припустит, а он ей вдогонку ржет, будто жеребец. Сильвано еле-еле затолкал его в машину, и мы поехали, но в Корсико он опять захотел остановиться и выпить, и тогда Сильвано мне говорит: пускай, ты, мол, ему даже подливай, может, успокоится, одним словом, он набрался, бряк ко мне на колени и захрапел. Так мы и приехали в Ка'Тарино, Сильвано втащил его в дом, а я ждала в машине, потом он снова сел за руль, мы немного отъехали и занялись любовью, так было хорошо, никогда не забуду, даже лучше, чем в первый раз, я теперь взаправду считаю, что только с ним у меня в первый раз все и было.

Он потрогал ей лоб.

– Я потушу свет и открою окно, а то здесь душно.

– И правда, с открытым окном лучше: все видно, деревья, фонари горят... Налейте-ка мне еще виски, а?

– Погодите, схожу за другой бутылкой.

Он вышел в коридор, озаренный только слабой полоской света из кухни; ничего себе, полбутылки уговорила, и хоть бы хны, ей бы теперь поспать, впрочем, она, наверное, привыкла. В кухне неисправимый графоман Маскаранти, за неимением протокола, решал кроссворд. Дука достал из шкафчика бутылку виски.

– Спросите у Морини, возле дома никто не ошивается?

Маскаранти вытащил карманную рацию, немного подстроил ее, чтоб не было помех, развернул антенну.

– Алло, алло, как слышите, прием!

– Как из задницы, – откликнулся Морини.

– Тогда порядок. Ты случаем никого там вокруг не приметил? Доктор Ламберти говорит, что кто-нибудь может стоять на стреме.

– Никого нет.

– Ладно, отбой. – Маскаранти повернулся к Дуке. – Говорит – никого.

Ламберти откупорил бутылку, вернулся в кабинет и в темноте нашарил стакан.

– Поглядите, как красиво фонари светят сквозь листья, – сказала она.

Это он уже слышал; стало быть, у нее поэтическая натура, у этой потаскухи. Он снова щедрой рукой налил виски в стакан. Жаль, что она окончила свою исповедь, а наводящих вопросов задавать нельзя, это вызовет подозрения.

– Пейте, но старайтесь не шевелиться, я вам помогу.

Теперь глаза привыкли к темноте, и в струящемся через окно свете фонарей он разглядел выражение ее лица: она была явно пьяна, но пила с прежней жадностью – от наркоза появляется сухость во рту.

– Дайте закурить – если б вы знали, как приятно дымить лежа.

В который раз он прикурил для нее сигарету. Жаль все-таки, что она больше ничего не рассказывает ни о себе, ни о Сильвано, ни о мяснике.

В полутьме он не сводил взгляда с огонька сигареты.

– А что, я и впрямь после этой вашей операции снова девушкой стала?

– Да.

– Вот смеху-то!

– Только не смейтесь, прошу вас!

– Да я не смеюсь, я вот думаю: ослы вы, мужики.

Ну, это оскорбление можно и проглотить, лишь бы она снова разговорилась. Конечно, ослы, кто же еще?