Предатели
Шрифт:
— А у тебя как мотоцикл называется?
— Пока не могу назвать. Ничего не подходит! — он сокрушенно обводит взглядом своего красавца.
— Может, еще покатаемся?
— А там скоро трасса кончится. Она еще не доделана. И пойдут горки-ямки-горки-ямки-горки-ямки, — он красноречиво показывает, как мы сперва взлетаем на горку, затем съезжаем в ямку и, наконец, заваливаемся набок.
Тянет меня за рукав в степь: цветы собирать. А мне так жалко их топтать! Тут цветы — на каждом квадратном дециметре. Все в цветах. Красное великолепие в желто-фиолетовую крапинку. Желтое и
— Брадан, зачем их собирать? Пусть живут, где родились.
— Но тут никто не видит, какие они красивые! Они здесь никого не обрадуют. Здесь ведь и людей не бывает.
— Нас радуют. Мы же люди. Пойдем до горизонта!
— Пойдем! — он протягивает свою руку, небольшую и жесткую, теплую-теплую. И моя ладошка вполне равноправно умещается в его ладони, совсем в ней не скрываясь. И мы идем-бредем неизвестно куда, среди степи, где нет никого, кроме птиц, кроме цветов да неба над нами. И нелепыми кажутся сейчас Интернет-пророчества о конце света и разных катастрофах, которые могут погубить этот мир. Вот этот древний, остро-прекрасный, мудрый и величественный мир! Ну, кем возомнил себя человек, если все щели пытается заполнить своей драгоценной особой? Выйди в степь и оглянись вокруг, и опомнись, и спесь твою снесет весенним ветром за пять минут. А если так же повезет, как и мне, и везде будет благоухать миллион цветов, а рядом идти проводник, то поймешь и зачем родился, и зачем жил до сих пор. Да чтобы сюда попасть, к безымянным прекрасным цветам! И чтобы идти вот так, рядом с тем, кто ничего не боится и живет в другом измерении.
Все-таки Брадан наклоняется и срывает что-то. Эх, не слушается меня. Ну как ему только не жаль эту красоту?
Он протягивает мне… белый ирис. Вокруг — море тюльпанов, а он стоит с ирисом.
— Вот. Это — ты. Все вокруг такие красивые, но — одинаковые. А это — ты. Ты белый ирис, Татьяна. Ты совсем другая. Я никогда не встречал таких девушек, как ты.
Цветок пахнет еле уловимо, потом все сильнее. Сладкий, но с загадочной сыровато-горькой ноткой аромат будоражит, как признание Брадана. Он нежно ведет цветком по моей щеке. Закрываю глаза. К аромату ириса прибавляется запах яблок и бензина.
Судя по солнцу, целовались мы в степи часа четыре. А казалось — мгновение. Время может лететь совершенно по-разному.
Я вспомнила про маму. Мобильник впопыхах дома оставила. Можно, конечно, попросить у Брадана, но… Лучше объяснюсь, когда приедем. Но уходить так не хочется. Через силу шепчу:
— Брадан, пора! Меня мама будет искать. Она волнуется.
И мы все-таки набираем великолепный букет тюльпанов — надо же маме привет из ее цветущей степи привезти! А то, бедненькая, все пропустила. А завтра мы улетаем.
Господи, завтра мы улетаем!
— Брадан! — и я плачу, а он целует в глаза, и утешает, и обещает всегда быть рядом — в Интернете. И писать мне каждый день, и рассказывать обо всем, что увидит…
Следующий час пролетает очень, очень быстро.
Глава 32
Дорога обратно не показалось мне такой же захватывающей. Да и мотоцикл ревел немного устало.
Мы еще не доехали, а я подаю условный знак: остановка! Хочу попрощаться не под окнами. Что-то мне подсказывает, что дома назревает скандал.
И еще полчаса куда-то улетают. Стоим, обнимаемся, и не до кого нам дела нет. Отдаю ирис.
— На, мотоцикл свой назовешь «Белый ирис». Нравится?
Он осторожно берет цветок, перебирает мои пальцы.
— Я вечером попрощаться приду… — он то ли спрашивает, то ли утверждает.
— Конечно!
Все, теперь надо бежать.
— До встречи! Не провожай!
Как я шла этот квартал до тетинадиного дома, ох, это было что-то! Кто знал, что после езды на мотоцикле такое бывает? Каждая мышца болит, ноги не слушаются и дрожат, будто на шпагате час просидела.
Оглядываюсь. Он смотрит мне вслед, но, как и просила, провожать не идет.
Все. Больше оглядываться не буду.
Лает рыжий кобель. Мама стоит на крыльце, придерживаясь за дверь, и лицо у нее — лучше б не смотреть. В руках — сложенный вдвое ремень. Иду под ее сверкающим взором по двору матросской походочкой. Лютый хрип Барбароссы по сравнению с тем, что меня ждет, — мелочи. Расстегиваю куртку, как ни в чём ни бывало, улыбаюсь:
— Мам, а я тебе цветы привезла…
Последние полчаса нашего прощания с Браданом не прошли для букета даром: некоторые цветы сломались, некоторые смялись.
Остальные — рассыпались по ступеням крыльца после того, как раздался свист и что-то жгуче хлестануло меня по пальцам.
— Не смей! — мама от ярости хрипела. — Не смей так со мной! «Цветы привезла»! Цветулёчечки!!! Да мы тебя уже здесь похоронили!
Она швырнула мне в лицо ремень, резко повернулась и исчезла в темном коридоре.
Я не стала собирать рассыпавшиеся тюльпаны. Теперь это не имело никакого значения. Выглянул Борька, испуганным шепотом спросил, что со мной.
— А что?
— Да ты белая какая-то. Не, честно. И лицо светится. Как у собаки Баскервиллей.
— Сам ты собака, Боря, — с горечью ответила я. И пошла в дом.
В комнате было все вверх дном. Наши вещи лежали на маминой кровати, висели на батарее, валялись на полу. Суетилась Лиза, помогая-мешая моей маме утрамбовывать дорожную сумку.
— Видишь, Таня, — прокомментировал ситуацию вошедший за мною Борис. — Еще пошлялась бы чуть-чуть, и все — осталась бы здесь жить навсегда.
— Мама, а мы куда собираемся?
Мама и ухом не ведет. Вспышка гнева далась ей нелегко. Сейчас она бледная совсем, и двигается, как заржавевший робот.
А Борька радостно вопит:
— Мы уже сегодня улетаем, поняла? В четыре! Вера Андреевна вертолет за нами прислала!
Вера Андреевна? Вертолет? Она президент Казахстана, что ли? Но… Как это — «в четыре»?