Предательства

Сэйнткроу Лилит

Черт. Я уже никому не верю. Даже себе.

— Вот, стащил из арсенала. — Дилан сделал едва заметное движение и уже рукояткой вперед протягивал мне пистолет. Это был тот самый, калибра девять миллиметров, который я сдала в арсенал в день своего приезда в Школу. Я тогда думала, что буду здесь в безопасности. Сердце подскочило к горлу. — Если я прав в своих подозрениях, Школа для тебя небезопасное место. В общем-то, тебе нигде не безопасно, но особенно здесь.

Я взяла пистолет. Холодный металл тяжело лег в руку. Привычным движением

проверила обойму — все посеребренные папины патроны на месте.

— И что мне теперь делать?

— Идем, кое-что покажу. Кстати, кобура-то есть?

Я пожала плечами.

Хм, нет. У меня же нет доступа в арсенал. А все мои вещи в грузовике, который Кристоф где-то спрятал. А с Кристофом никак не свяжешься.

— Может, мне его в лифчик засунуть?

Не хотела я так язвить. Но боже, как же мне хорошо с пистолетом в руке! Просто до смешного хорошо!

Дилан вздохнул. Фирменно, по-дилановски.

— Ладно, потом подумаем. Идем дальше.

Я шла за ним между двумя рядами книжных стеллажей, предусмотрительно направив дуло пистолета в пол.

— Так что вы мне покажете?

Он слегка приподнял плечи.

— То, что я долго от всех скрывал. Это расшифровка, которую упоминала миледи. Но у нее существенно отредактированный вариант, а у меня оригинал.

Я резко выдохнула.

— Ого! У вас?

— Вот видишь. Я был уверен, что ты заинтересуешься. Агент, который застенографировал разговор, мой друг и настоящий Курос. — Он ссутулился, как будто вся тяжесть мира обрушилась на него. — Он умер один и в страшных мучениях. Его предали. Я не поверил ему, когда он передал мне конверт и велел никому не говорить о нем, пока не будет чрезвычайных обстоятельств.

— То есть сейчас как раз чрезвычайные обстоятельства?

— Я уверен, Дрю, что можно так считать. — В конце длинного стеллажа Дилан резко свернул направо и продолжал идти, пока мы не оказались возле тяжелой деревянной двери в каменной стене. — Я думал передать ее Кристофу, но, вероятно, ты увидишься с ним раньше меня. Если, конечно, он еще жив.

Он странно посмотрел на меня грустными глазами.

Желание рассказать ему про свидание с Кристофом боролось во мне с голосом рассудка, который повелевал держать рот на замке. Здесь все лгали. Не хватало еще узнать, что и Грейвс пудрит мне мозги.

Нет. Нет, только не он. Не может быть.

Но Грейвс спокойно резвился со своими друзьями-вервольфами. В общем-то, они неплохие ребята, просто тупые и злобные. Что с них возьмешь.

А если все равно никто не знает, что я здесь, то и наплевать.

Дилан отпер дверь массивным железным ключом.

— В нашем распоряжении два часа, пока на дежурство не заступит Крюгер. К этому моменту тебе лучше быть у себя в комнате.

— Ого, целый план.

В груди снова забурлил водоворот ощущений. Господи, почему здесь нет папы? Или Огаста. Или Кристофа. Пусть хоть кто-нибудь придет и все устроит.

Яв сотый раз отогнала эти мысли и шагнула в проем вслед

за Диланом.

* * *

Я сидела на кровати и смотрела на закат, золотом лившийся в окно. Пистолет лежал на тумбочке, обращенный дулом в угол за дверью. Копия стенограммы — три с половиной листа печатного текста — покорно притулилась у моих босых ног.

С первого взгляда было ясно, что дата и время проставлены по военному образцу. По верху и низу каждой страницы шли ряды цифр. В середине, заполняя все белое пространство стройными колоннами, маршировали маленькие черные муравьи — мелкие, убористые буквы.

SFR-1: Все сведения засекречены и хорошо охраняются.

SFR-2: Не твое дело. Где она? Мы готовы заплатить.

SFR-1: Оставь свои деньги при себе. Эта сука должна умереть.

SFR-2: Могу устроить.

Это они говорили о моей маме. Обсуждали ее убийство так же спокойно, как еще один пункт в списке покупок. Там упоминался и «муж» — папа. Обо мне ни слова.

Конечно, судя по дате, мне всего пять лет. Неужели я была маминой тайной?

Я так крепко зажмурилась, что перед глазами засверкали желтые искры. Это было самое страшное воспоминание. Страшнее даже, чем папины глаза с гниющими белками и замутненной радужкой. Страшнее, чем его мертвое тело, которое, шаркая и раскачиваясь, шло прямо на меня.

Воспоминание о маме лежало на самом дне глубокого колодца моей души. Я содрогнулась, когда оно всплыло на поверхность.

— Дрю, — произносит она ласковым, но настойчивым тоном. — Просыпайся, милая.

Я тру ладошками глаза и зеваю.

— Мамочка?

Мой голос звучит глухо. Иногда это голос двухлетнего ребенка, а иногда девочки постарше, но всегда удивленный, тихий и сонный.

— Вставай, Дрю, — говорит мама и, протянув руки, поднимает меня с негромким оханьем, будто не веря, что ее дочь так выросла.

Я уже большая девочка, и меня не надо носить на руках, но спать так хочется, что я не спорю, а лишь погружаюсь в тепло маминых объятий, прислушиваясь к учащенному ритму ее сердца.

— Я люблю тебя, солнышко, — шепчет она, касаясь губами моих волос.

Мама окутывает меня запахом свежей выпечки и тонким ароматом духов.

В этом месте сон развеивается. Я слышу чьи-то шаги или, вернее, биение пульса. Сначала тихое, но потом все громче, и с каждым новым ударом ритм учащается.

— Я так люблю тебя, детка, — повторяет мама.

— Мамочка… — Я склоняю голову ей на плечо.

Она несет подросшую дочь на руках. Когда мама

ссаживает меня на пол, чтобы открыть дверь, я не протестую.