Предчувствие: Антология «шестой волны»

Лазарчук Андрей Геннадьевич

Лишён таланта — страшное обвинение. Таких карали одним способом, страшно и навсегда. Изгнание в мир, а как же иначе?

…Мастер Клык сиял золотыми часами и белоснежной рубашкой. Мастер Клык был в чёрном костюме и в настроении.

— Биографию десяти немецких философов, — с ухмылкой попросил он. — Наизусть.

— Пожалуйста, — белозубо улыбнулся Михаил Шаунов. — Все мы знаем Иммануила Канта, но я всё-таки начну с Лейбница.

Клык поощрительно погладил свой галстук. На второй парте Ирина Гринёва рисовала в тетради зелёного дракона, лампа в кабинете 2-05 жужжала по-прежнему.

Шаунов рассказывал про несчастную любовь к Лу Саломе, миновав уже четвёртого немца.

Дурацкое задание. Просто надо нагрузить память и понять, что немецкие философы тоже жили.

…Он вошёл с опозданием. Ребята уже сидели по-тихому. Просветлённый Александр Берн вывалил на пустую парту пять томиков Кастанеды.

— Это любопытное чтиво, — зевнул он. — Но не лучше ли один раз попробовать, чем всю жизнь читать? Жизнь интереснее литературы. Сегодня мы изучим дымок дона Хуана. У нашего министерства есть закрытые плантации на югах. Да какие плантации? У меня делянка в Сосняках. Если будете падать в обморок, то не бойтесь. Не стесняйтесь обоссаться или блевать, в данном случае это норма.

Двое воспитанников знающе усмехнулись. Пацанами они ездили на юг и шли сквозь пули через «линейку». Плантации охранял гвардейский резерв. Камуфляжные отстреливали местную молодёжь, дурную и охочую до халявы. Чудаки лезли на свою смерть, но некоторые возвращались.

Тогда они счастливо миновали «линейку», но ошиблись в пропорции. Из нижнего мира ухнули дальше вниз. Там они видели лицо Дьявола. И блевали, конечно, и обоссались. Десять часов лежали немые и без движения. Местные крестьяне отхаживали их пощёчинами, пробовали поить спиртом. К вечеру пареньки вернулись в себя. Название корешков не помнили. А вот лицо Дьявола — на всю жизнь. Его нельзя описать. Но если видишь, то не спрашиваешь, кто это.

Два года их сознание улетало. Парни бродили по иным мирам, беседовали с их обитателями, были на Орионе. Потом что-то щёлкнуло внутри и вторая жизнь прекратилась. Зато сейчас они слушали с усмешкой: тёртые калачи. Они не сильно уважали мастера Берна, но мастер Берн виделэтих парней.

Он знал, что преподаст им урок. Он сделает это сегодня или увезёт их на уикенд в Сосняки.

…Просветлённая Ольга Вьюзова излучала энергию, молодость и апрель — все слагаемые секса. Ей было двадцать шесть, она пришла на занятие в мультипиджаке и прозрачной блузке. Мастер Вьюзова весенне-ласково улыбалась молодым людям, хотя не исключено, что мастер Вьюзова улыбалась самой себе — кто знает?

Гутэнтак смотрел на неё, не отрываясь. Он заметил над левым соском золотистый значок советника. Это значит, что заслуги перед Родиной сделали её первой в роду новых аристократов. А ей только двадцать шесть.

— Наш предмет занимается любовью, — уточнила она. — Но спать мы не будем. Я понимаю, что Центр поощряет секс во всех его проявлениях. И Центр правильно делает. Мы будем много говорить о сексе, как, впрочем, и о многом другом. Но я хочу предупредить группу: любовью как таковой мы заниматься не будем.

— Можно нескромный вопрос? — Гутэнтак поднял два пальца в имперском жесте.

— Да, конечно, — ответила

она. — Мой опыт подсказывает, что нескромные вопросы самые интересные.

— Почему?

— У меня есть мужчина, — сказала Вьюзова. — А ведь женщине нужен только один мужчина, которого она любит.

— Это избитая истина, — подтвердил он избитой фразой актуал-консула.

Вьюзова тряхнула водопадом волос, отвечая встречной цитатой:

— На том стояла и стоять будет земля русская.

Не мигая, он обожающе смотрел ей в глаза.

…Конкина воспринимали как дивную зверушку. О новом мальчике каждый знал главное: он революционер. Будь он голубым или циклофреником, это не вызвало бы такого трезвона. Все знают, как нужны в природе голубые и циклофреники. Но все слышали, что революционеры неполноценны. Это больные люди с неудачей в личной судьбе, это какие-то недомуты — а что ещё сказать?

Если человек хочет революции и вообще справедливости, то ему не нравится сегодняшний день; если ему не нравится сегодняшний день, то он неудачник; если он неудачник, его надо презирать; ergo: борцов за социальную справедливость надо презирать. Они не то чтобы злые, а ниже грязи.

Экзамен на эту формулу сдают в начале.

Однако Конкина привёл сам магистр.

— Он расклеивал листовки, — объяснил он на ежемесячном, — пытался взорвать вокзал. Говорил, что в стране угнетают народ, что диктаторов надо вешать. Говорил, что мы звери, поскольку развлекаемся массовыми репрессиями. Ещё много чего говорил. О правах человека, например, о свободе. Собирался за неё умереть. Но я надеюсь, это всё-таки по малолетству. Мужиков из его группы мы расстреляли, а парня взяли сюда. Он талантлив. Он так здорово доказывал, что человек не может эксплуатировать человека, что я чуть не поверил в эту херню… Он писал талантливые листовки, он талантливо убивал. Советники решили, что ему надо дать фундаментальное образование. Парень прирождённый воспитанник, просто его учили не те.

— И что с ним делать? — спросил из второго ряда Михаил Шаунов.

— Считайте своим братом, пока не сделает вам ничего плохого. Позанимайтесь с ним в онтологии. Учтите, что у него ай-кью сто шестьдесят, если мерить в дореформенных единицах.

Первую неделю он затравленно ходил вдоль стен в ожидании, когда его начнут бить. Однако стены могут подтвердить, до конца года Конкина никто не ударил. В субботу отличница Маша Сомова пригласила к себе, оставила на ночь. «Мальчик был так напутан, что пришлось его изнасиловать. А что делать, если это любовь?» — признавалась она домашнему монитору. Хорошая девочка, высокая, большеглазая. Конкин влюбился.

Время шло своим колесом. Однажды смешной растрёпанный Гутэнтак пришёл в полночь и подарил охапку пыльной литературы. Но остальные всё-таки ждали его ошибок, пошёптывались и поглаживали нунчаки.

Так и не дождались. Конкин стал хулиганом-«оформителем», ходил в народ,повесил в своей комнате портрет первого консула. Читал запоем, шёл на бриллиантовую медаль. Длинноногую Машу представлял готовой женой, а с Гутэнтаком глушил вискаря (пока тот не нацепил дурацкий малиновый крестик).