Предчувствие смуты
Шрифт:
— Только что с дороги.
— Где остановились?
— Нигде.
— Поживете у нас.
— Изделие готово?
— Будет готово.
— Когда?
— Когда будет готово.
Старик темнил. Чувствовалось, что не он здесь хозяин.
Вошли в столярку, где гудел станок. Стена от пола до потолка заставлена гробами. В соседнем отсеке подметал цементный пол смуглый паренек, по виду кавказец.
Микола спросил, показывая на пирамиду гробов:
— Впрок?
— Мы же портные. Шьем, как видите, мундиры. Но — деревянные. — Старик чуть заметно усмехнулся. — И для вашего
— В Питер?
— В Москву. При въезде в Луховицы небось читали транспарант: «У России три столицы: Москва, Рязань и Луховицы»? Не заметили? Жаль. Говорят, хохлы все замечают.
— Мы не хохлы, — обиделся Илья. — Мы — слобожане.
— Знаю. Крепкий народ. Только вы, хлопчики, на слобожан не похожи.
— Это почему же? — Слова старика Илья принял как оскорбление.
Миколе было все равно: не похожи так не похожи. Принадлежность человека к земле проявляется по его поступкам. Что же они сотворили, что стали не похожи на слобожан?
— Они занимаются своим делом, — ответил старик и обратился к пареньку кавказской наружности: — Шамиль, передай хозяину: приехали от Варнавы. Долго задерживаться не будут. Разрешение коменданта имеется, но действительно до следующей пятницы.
Паренек согласно кивнул, и уже через минуту было слышно, как заурчал мотоцикл.
— Хозяин далеко?
— В Москве.
— И долго мы будем его ждать? — спросил Илья.
— Хозяин вам не нужен. Вам нужен гроб, а гроб для знатного человека — это, брат, произведение искусства. Его изготавливают в столице.
— В которой? — спросил Илья.
— Ах, да! — усмехнулся мастер, сообразив, что сам назвал три столицы. — Только не в Рязани и тем более не в Луховицах.
Старик предложил слобожанам посетить кафе, что на Октябрьском проспекте, за самоходной гаубицей. Кафе так и называлось — «Гаубица». Но, помня наказ Зенона Мартыновича: никаких кафе и ресторанов, питаться домашними запасами, — слобожане предпочли поужинать на берегу Коломенки.
Разложили припасы. Хлеб домашней выпечки, копченого гуся, банку с малосольными огурцами, пятилитровый бидончик с игристым квасом.
Всю эту снедь приготовил им Алексей Романович, отец Ильи. Микола догадывался, что здесь не обошлось без указаний Зенона Мартыновича. Значит, доставке на Украину убитого журналиста придается особое значение: или журналист был не рядовая фигура, или родня раскошелилась, пожелала устроить похороны не на каменных склонах Большого Кавказского хребта, а в старинном украинском городе, на лучшем кладбище. В городе Левы оно одно такое — Лычаковское.
С некоторых пор здесь хоронят самых знатных. Микола недоумевал: почему какой-то знатный львовянин оказался там, где убивают? В том, что он знатный, не было сомнения, иначе Варнава Генрихович не послал бы на Слобожанщину своего верного помощника, каким был Зенон Мартынович.
В Сиротино Гуменюк приехал не с пустым кошельком. В чем они оба, и Алексей Романович Пунтус, и Микола Перевышко, не сомневались: Микола от поездки не откажется, даже если ему не оплатят дорогу. Его мысль была
Что ни говори, поездка рисковая. Но что заставило рисковать Илью? Микола не мог взять в толк: когда успел Алексей Романович подружиться с Гуменюком? Еще несколько дней назад они не были даже знакомы. Что же их бросило друг другу в объятия?
Между прочим, деловые люди друг друга находят быстро. Значит, и у Алексея Романовича в горах Кавказа свой интерес, своя тайна, и в нее был посвящен Илья. Ладно, Пунтусы темнили. А Гуменюк, вроде свой человек, скрыл от Миколы, что Илья не просто его сопровождает, а попутно решает свою задачу, и эту задачу знает Зенон Мартынович.
По дороге Микола закинул было удочку, спросил:
— Как же тебя батько легко отпустил? Наверное, дал какое-то поручение? Ведь вы, Пунтусы, за здорово живешь даже затылок не почешете. А тут подвернулась шабайка, где можно и голову потерять.
Илья охотно отозвался:
— Ты, Колян, как всегда, прав. Открою тебе секрет: мой батько схохмил — ударился в религию.
— Так он же еще недавно был членом бюро райкома партии? И люди за него голосовали как за коммуниста.
— В том-то и хохма. Но и этого ему показалось мало. Чтоб быть ближе к Богу, долдонит он: нужно дорогу в рай стелить добрыми делами. Вот он и послал меня на доброе дело — вместе с тобой сопровождать гроб убиенного журналиста, тем более что не за так.
Какое-то время ехали молча. Промелькнул перекресток на Куликово поле, где была сеча князя Дмитрия с Мамаем. Тогда Москва выстояла, но какой кровью? Оба подумали: «А ведь и тогда имели дело с гробами. Хотя вряд ли… На всех убиенных гробов не напасешься. Хоронить в Москву отправляли самых знатных».
Теперь с Кавказа повезут во Львов какого-то знатного журналиста.
— Это почти как гроб Господень, — сказал Илья и как-то загадочно ухмыльнулся. Он так всегда ухмылялся, когда безбожно врал. А врал он часто, даже отцу. В детстве отец его порол, но когда он врал складно и дельно, Алексей Романович ему прощал, удивляясь: вроде и кровь чужая, а все же родственная душа. Здесь, видимо, сказалось воспитание.
Кто этот журналист, хотелось узнать даже просто ради любопытства. И Микола надеялся, что с помощью Соломии узнает. Только бы не было поздно. Подозрительно любопытных нигде не любят. Уже были случаи, о них Микола наслышался вдоволь, — если в Чечне в заложники попадали люди из обеспеченных семей, тянули время, передавали выкуп, когда заложник уже был с перерезанным горлом.
Тогда чеченцам доставались деньги, а труп за ненадобностью подбрасывали на дорогу с короткой запиской: «В следующий раз не опаздывайте». Это был намек, что выкрадывать людей будут еще долго-долго, пока не погаснет вражда между людьми. А вражда, как известно, — что костер в сосновом бору, зажечь легко…
10
Слобожане в Москву не поехали. На предложение мастера Илья ухмыльнулся: «В Москву разгонять тоску?»
Искупались в Коломенке, поужинали и завалились на кожаные сиденья. Уснуть не успели. Поднял их мастер.