Предчувствия и свершения. Книга 1. Великие ошибки
Шрифт:
Лавуазье ведёт исследования процессов горения. Он пытается установить механизм горения и его связь с повышением температуры тела. Он ставит остроумно задуманный опыт. Помещает в замкнутом сосуде алмаз и нагревает его с помощью солнечных лучей, сфокусированных специально изготовленной линзой. Чтобы сжечь алмаз, нужно получить мощный узкий луч света, и Лавуазье трудится над невиданной линзой: её диаметр достигал 33 дюймов, более трёх четвертей метра, что было рекордом для того времени.
Сначала Лавуазье со всей тщательностью откачал из сосуда воздух. Потом попытался лучом сжечь алмаз. Но в безвоздушной среде алмаз не
Тогда Лавуазье заполнил сосуд воздухом и поместил туда новый алмаз. Под лучом солнца алмаз сгорел. После остывания оказалось, что давление воздуха в сосуде уменьшилось и в нём появился новый газ. Это был углекислый газ.
Так Лавуазье доказал, что для горения нужен не флогистон, а «субстанция, извлеченная из атмосферного воздуха». Этот опыт был поставлен в 1772 году, а через два года два других химика — англичанин Пристли и швед Шееле — почти одновременно открыли газ, который назвали «дефлогистрованным воздухом». Так люди узнали о кислороде.
Теория горения, окончательное ниспровержение флогистона — всё это Лавуазье изложил в своём замечательном труде «Физико-химические этюды» и продолжил в «Трактате о теплоте» совместно с Лапласом. Этот труд вышел в 1777 году, за три года до обнародования Маратом его теории теплорода.
За эти годы Лавуазье и Лаплас высказывают мнение о существовании особого вида энергии — химической энергии, — мысль для их времени безумная или гениальная. Они исходили из аналогии между живым организмом и печью и утверждали, что человек «сжигает» свою пищу в кислороде, получая столько же тепла, как если бы ту же пищу сжигали в печи. В результате этого процесса выделяется тепло, необходимое для жизнедеятельности организма.
Лаплас и Лавуазье предложили и метод экспериментальной проверки своей догадки. Если верно, что пища, соединяясь с кислородом, в процессе сгорания образует воду и углекислый газ, можно измерить количество вдыхаемого человеком кислорода или выдыхаемого углекислого газа и определить количество сожженной пищи.
Этот опыт поставил в 1779 году Кроуфорд, правда,
не на человеке, а на морской свинке. Покормив её, он измерил её теплоотдачу. Потом затопил печь углем. Отпустив ей то же количество кислорода, он убедился, что печь даёт столько же тепла, что и свинка.
Эти опыты были так эффектны, что они повторялись множество раз, со всё более высокой точностью — результаты совпадали до 1 процента — иллюстрируя ненужность такого пособника в делах горения, как теплород.
… Обсуждали ли Марат, Лавуазье и Лаплас свои точки зрения? Наверно, личный контакт помог бы им разобраться в противоречиях, обострил бы мышление, мобилизовал внимание.
Столкновение мнений — очень острый момент в процессе научного творчества. Нередко в научный спор вмешиваются привходящие обстоятельства, личные склонности, политические убеждения, особенности характера — всё вплетается в спор и влияет на его исход. Конфликт мнений возможен и при интерпретации работ уже ушедших из жизни учёных, и история знает немало случаев злоупотреблений и искажений, допущенных из-за того, что один из партнёров уже не
Но когда все участники дискуссии живы, подданные одной страны, жители одного города, — что может помешать им обменяться мнениями? Совместно обдуманные и поставленные опыты… Тщательно проверенные результаты… их сравнение, интерпретация — всё это, несомненно, помогло бы выяснить, кто прав и чья идея ближе к истине…
Но до 1780 года, когда Марат, по существу, подвёл итог своим исследованиям в области теплоты, они не общались. И Марат, владевший математикой несравненно хуже, чем Лаплас и Лавуазье, чисто психологически склонялся к наглядной теории теплорода, соответствовавшей всему опыту, накопленному к этому времени наукой и подкреплённому его собственными экспериментами. Конечно, трудно предположить, что Марат не был знаком с механическими теориями теплоты, сводившими тепло к движению незримых частиц. Но эти теории должны были казаться ему, реалисту, слишком умозрительными, связанными с жизнью непрочными узами математики, от которой он был весьма далёк.
Что же мешало Марату, Лавуазье и Лапласу найти общий язык впоследствии, когда они встретились на общественном поприще? Ведь у них не только общие научные интересы, но и в революции они на одной стороне баррикады. Это правда, но не полная правда.
Как политические деятели эти три выдающихся человека единодушны только в начале революции. Позже их политические убеждения расходятся. Марат — неистовый революционер. Он — за углубление, за непрерывность борьбы. «Он не считал революцию завершённой, а хотел, чтобы она была объявлена непрерывной», — писали Маркс и Энгельс.
Лавуазье же, Лаплас и многие другие учёные хотели её скорейшего завершения.
Несмотря на различие политических позиций, судьбы Марата и Лавуазье схожи: оба погибли в ходе революции. Неистовый революционер Марат пал от кинжала аристократки. Осторожный Лавуазье был казнён как противник революции.
Лишь Лаплас, который был моложе однолеток Марата и Лавуазье на шесть лет и дожил до 78-летнего возраста, смог полностью проявить свои возможности. Он стал эпохой французской науки послереволюционного периода, эпохой мировой науки. Но его интересы так обширны, что работы в области теплоты лишь небольшая, не самая важная их часть.
Флюиды, месмеризм и смутные предчувствия
Не только смерть помешала Марату и Лавуазье найти общий язык. Их научные интересы, встретившись ненадолго, разошлись. Марат, опубликовав работу по теории теплорода, уже через три года пишет другу о новом увлечении — на сей раз электрическими флюидами.
Электрические флюиды или жидкости были сродни теплороду, их наличием в телах пытались в то время объяснить электрические явления. Оба флюида входили в число «невесомых» материй, о которых речь впереди.
О подробностях своих занятий Марат не пишет, зато с восторгом рассуждает о перспективах электрических методов лечения. Он говорит о намерении «заняться электричеством в области медицины, наукой, которая так сильно интересует общество». Он критикует премированную работу аббата Бертелона, который «выдаёт электричество за универсальное средство от всех болезней», и пишет о своей работе, получившей премию Руанской академии, предложившей конкретную тему: «Определить степень и условия, при которых можно рассчитывать на электричество в лечении болезней».