Преддверие (Книга 3)
Шрифт:
Готовая разреветься от злого отчаяния, Тутти опустилась на белую скамейку недалеко от ограды, от которой нельзя было уйти и которую нельзя было переступить.
– Quelque chose ne va pas, Mademoiselle 17?
– Нет, ничего, - забывшись, ответила по-русски Тутти.
– Вот как, соотечественница?.. Не являетесь ли вы к тому же mademoiselle Баскаковой?
Тутти с изумлением подняла глаза: стоявший перед ней пепельно-светловолосый элегантный молодой человек лет шестнадцати был ей незнаком, но черты его лица кого-то напоминали.
– Да. Как
– Это секрет, - со смехом ответил молодой человек, перебрасывая легкую трость из руки в руку.
– Я - брат Леры Гагариной, с которой Вы учитесь в одном классе.
– Как она себя чувствует?
– спросила Тутти, глядя на молодого князя несколько настороженно.
– Благодарю Вас, ничего. Ведь Вы, вероятно, хотели ее навестить?
– Я... да... не знаю...
– Пойдемте!
– Гагарин приветливо улыбнулся Тутти.
– Вы знаете, она будет очень рада Вас видеть.
30
Не бывавшая прежде у Леры Тутти, переступив порог Гагаринского особняка, неожиданно почувствовала себя перенесенной из центра Парижа в дореволюционную Россию, даже - в Россию прошлого века. По рассказам она уже знала, что этот особняк построен еще дедом Лерика. По свойству всех старых русских домов, некоторая обветшалость обстановки и придавала своеобразный уют внутреннему убранству дома. Узкие окна коридора были затенены разросшейся зеленью сада, широкая лестница с дубовыми перилами вела наверх, на второй этаж.
Поднявшись по лестнице и пройдя через комнату, представляющую из себя нечто среднее между классной и детской, с книгами в застекленном шкафу, с глобусом на подставке, с партой из светлого полированного дерева, но при этом - с большими куклами, сидящими в углу на диване с высокой спинкой; одна из кукол была одета гусаром, другая - паяцем в колпаке с бубенчиками, третья наряжена в пышное розовое платье. Другие игрушки, поменьше, тоже валялись на столе, в креслах и прочих не для игрушек предназначенных местах... Игрушек в комнате было очень много, была даже мальчишеская железная дорога. Тутти и Гагарин подошли к двери во вторую комнату.
– Лерик, к тебе можно?
– негромко спросил Гагарин.
– Можно, - послышался из-за двери слабый голос княжны.
Комната, в которую они вошли, была спальней. Это была совсем взрослая спальня, нисколько не похожая на спальню двенадцатилетней девочки, с большой деревянной кроватью, большим старинным трюмо вдоль стены, с темной и строгой мебелью. Сейчас в ней царил беспорядок: дверь в ванную была не закрыта, в кресле валялась большая кислородная подушка с обернутым салфеткой краном, у изголовья стоял какой-то непонятный белый металлический штатив с укрепленной наверху стеклянной банкой с делениями на стенке и краном внизу: от банки тянулся резиновый провод, оканчивающийся иголкой. На трюмо и на столике теснились лекарства, на ковре у кровати зачем-то стоял белый эмалированный таз, на дне которого была налита розовая ароматическая вода, почти повсюду валялись носовые платки.
Лерик, на кровати которой лежала груда потрепанных книг, читала, сидя
– Ты опять отослала сиделку?
– недовольно произнес Гагарин.
– Кто тебе разрешал это делать?
– Я не могу все время оставаться с чужим человеком, - ворчливо ответила княжна, не отрывая глаз от книги.
– А то, что тебе нельзя оставаться одной ты, кажется, не понимаешь, противная девчонка? Дождешься того, что я вызову родителей из Лондона, пусть бросают все дела и разбираются с тобой сами... Стоите Вы после этого, mademoiselle, чтобы Вас навещали подруги?
– Какие подруги?
– Лерик с удивлением подняла глаза и побледнела еще сильнее.
– Тутти!
– Я отпросилась у madame Термье тебя навестить, - с трудом ворочая непослушным вдруг языком, выговорила Тутти. Еще недавно так терзавшие ее мысли о том. приходить ли первой к Лерику, испарились, будто их не было. Чтобы их не стало, довольно оказалось увидеть этот пугающий беспорядок в комнате, выступившие скулы на лице княжны, заметные даже под кружевом кофты ключицы. Теперь Тутти по-настоящему поняла то, что казалось ей прежде непонятным во всем облике княжны: это было знание физического страдания.
Физическое страдание Тутти доводилось видеть и прежде, но это было другое страдание, причина его всегда была проста и приходила извне - и чаще всего этой причиной был выстрел. Это же страдание таилось внутри княжны, как будто какая-то злая сила, слишком большая для этого хрупкого тела. Физически крепкая. Тутти с мистическим ужасом почувствовала болезнь Лерика как вселившегося в княжну злого духа.
Не зная о мыслях Тутти, Лерик, казалось, не находила в своем состоянии ничего страшного.
– Как ты... себя чувствуешь?
– Хорошо. Только слабость - у меня всегда после приступа слабость. Ты садись, пожалуйста.
– Ладно, не стану вам мешать, юные девы.
– Конечно, не мешай.
– Милая особа моя сестра, не правда ли, mademoiselle Баскакова? "Конечно, не мешай" - в виде признательности за неусыпные мои братские заботы, - с этими словами молодой князь скрылся в дверях. Его непринужденная веселость, сначала шокировавшая Тутти в беспорядке этой комнаты, становилась ей понятна.
– Ты что, сразу все эти книги читаешь?
– Это детские. Я люблю пересматривать свои старые детские книги, когда болею, - улыбнулась Лерик, откладывая книгу, которая была у нее в руках. Серо-зеленая обложка показалась Тутти знакомой.
– Лагерлеф? Тебе нравится?
– Нет. Мне она и в детстве не нравилась - по-моему, так писать о Христе глупо.
– По-моему, тоже, - подхватила обрадованная легко завязывающимся разговором Тутти, - особенно эта история про глиняных птичек. Да и про пальму не умнее.