Преддверие (Книга 3)
Шрифт:
Добивали Национальный центр... Да, это были последние дни НЦ.
Девочка лет десяти, появившаяся в дверях черного хода явочной квартиры, была темноволоса и одета в белую цигейковую шубку. Володька тут же сообразил, что эта девчонка - та самая, которая как-то непонятно мелькала уже в двух или в трех доносах агентов... Большой, неребячий испуг в лице отшатнувшейся назад девочки подтвердил его догадку.
Это было детское, какое-то даже слишком детское лицо, обрамленное спадающими из-под белой шапочки прямыми волосами цвета корицы -
"А не дочь ли она того инженера, с которым зря проваландались в апреле?!
– неожиданно вспыхнуло в мозгу Ананьева, уже вступившего на лестницу навстречу в испуге отшатнувшемуся ребенку.
– Той было как раз столько..."
Выражение лица девочки неожиданно изменилось: страх исчез... Нет, изменилось не выражение - изменилось, нет, начало стремительно и страшно меняться само лицо ... Холодная, жестокая твердость проступила в его чертах - куда-то как будто пропали и шапочка с меховыми помпонами и распущенные пряди, оставалось только это лицо - беспощадная уверенность прищурившихся глаз, и где-то в другом мире, бесконечно далеко - медленно поднимающаяся маленькая рука с револьвером...
Володьке казалось, что эта рука поднималась вечность... Дуло искало верного прицела - а он не мог пошевелиться... Кошмар этого лица прервала обжигающая боль в боку... Второй выстрел прошел почти под сердцем сгустившаяся темнота скрыла лицо девочки.
После этого - два месяца валяться в больнице, прикованным к растреклятой койке...
– Кто ж тебя так зацепил?
– А черт его знает... Из-за двери палили.
Нет... Этих волчат, остервенело кусающихся, когда их давишь, этих волчат надо вырезать на корню... Класс впитывается с молоком.
– Только давай сразу договоримся - без истерик. На меня это не действует.
Женщина молчала.
– Слышишь или нет, что тебе говорю?
– усилием воли подавляя закипающее бешенство, бросил Ананьев.
– Я привыкла, чтобы ко мне обращались на "Вы", - произнесла Мари, впервые взглянув на сидящего за столом человека, и отложила пеленку в корзину приготовленного для стирки белья. Собственные движения казались ей какими-то бесплотно замедленными, как бывает во сне... Не нужно было сдерживать слезы - их не было, Мари даже не чувствовала отчаяния случилось, наконец, то, что должно было случиться, предчувствие чего придавало особый привкус каждому поцелую...
Как будто оборвалось, наконец, что-то висевшее на тонкой нити: все чувства застыли - потому что более не существовало тревоги.
Тревога была прежде постоянным спутником каждого проходящего часа - и теперь ее не стало.
Митя был жив - но тревожиться было больше не о чем.
"Это - конец?"
"Боюсь, что - да..." - он ни за что не сказал бы ей этого, если бы мог дать хоть какую-то надежду.
"Это - конец?"
"Боюсь,
Мари была спокойна.
– Привыкла, чтобы обращались на "Вы"? Чтобы носили цветочки, тоже, надо думать, привыкла?
– Ананьев презрительно щелкнул по закачавшемуся на длинном стебле цветку.
– Не надо было путаться с белым офицерьем, не пришлось бы так быстро отвыкать...
Мари, не желая продолжать разговор, подошла к окну: в темноте не было видно присутствия чужих за деревьями недалеко от входа - но все же они там были.
– Отойти от окна!
Вздрогнув от неожиданного окрика, Мари обернулась.
– Можешь не высматривать, сами придут.
"Сами придут."
Тяжелое спокойствие мгновенно разбилось об эту фразу: Мари невольно опустила глаза, словно боясь, что в них можно будет прочесть ее мысли...
Да, они придут. Они придут ей на помощь... Кто остался на свободе? Даль, еще не приехавший из Москвы? Женя? Кто бы ни остался, она может погубить этого человека... Она осталась зачумленной только что унесшим Митю вторжением... всякий, кто приблизится к ней, погибнет... Этого нельзя допустить... Нельзя допустить и другого - чтобы Митю смогли шантажировать ее жизнью и жизнью Даши...
Как не допустить этого? Как?
Присутствие чекиста мешало: Мари захотелось хоть на несколько минут остаться наедине со своими мыслями. Подняв корзину с детским бельем, она прошла в темную ванную с выщербленным колкой дров кафельным полом.
Вода, налитая в таз, пристроенный на угол проржавевшей ванны, была теплой: каких-нибудь сорок минут назад, сидя за шитьем, она слышала, как Митя гремел ведром, выливая кипяток... Нет, сейчас нельзя об этом думать... Нельзя...
Мари, с облегчением вздохнув, прикрыла дверь.
Надо думать о том, что можно сделать... Не может быть, чтобы вообще не было никакого выхода.
– Дверь не закрывать!
– чекист стоял в дверях ванной.
– Как Вы смеете?..
– Я тебе уже объяснял, что ломаться не придется. Горничных в Чека не имеется, а по инструкции положено наблюдать за каждым твоим движением, уразумела? За каждым.
– Какая... мерзость.
– А чего ты ждала? Думать надо было, во что лезешь.
Мари, не отвечая, опустила в воду белье. Чекист, небрежно прищурившись, наблюдал за ее стиркой, привалясь к дверному косяку.
Значит, то, что уже пришло ей в голову, неосуществимо... К тому же это ничего не решило бы: ведь осталась бы Даша...
Прежде всего нужно решить, как поступить с Дашей.
...Начавшийся дождь припустил сильнее. Володька невольно подумал о том, что ребята здорово намокнут во дворе.
– Ты это куда собралась?
– Ананьев с изумлением посмотрел на Мари, надевавшую темно-серую легкую жакетку.
– Кажется, Вам было приказано в этом случае мне не мешать?
– спокойно ответила Мари, заворачивая ребенка в одеяльце.