Предначертание
Шрифт:
– Народ его Царём зовёт, Виктор Никитич, – усмехнулся Шлыков. – Кое-где уж в открытую. И ни я, ни ты, ни даже он сам ничего с этим поделать не можем. И воюет он не по-нашему. Я такого никогда не видел. Людей не просто бережёт. Сам к чёрту в зубы, а людей… И пули его не берут. Я своим казакам, как себе, верю. Такое они говорят…
– Я тебя понимаю прекрасно, Иван Ефремович, – тихо проговорил Шерстовский. – Очень даже понимаю. Я и сам… Что же нам делать-то, Господи?!
Тынша. Зима 1929
Время летело в трудах и заботах – в том числе и военных.
Пришёл декабрь. Его второй декабрь в Трёхречье.
Гурьев и Шлыков трапезничали у Тешковых, когда на пороге возник вестовой:
– Телеграмма от генерала Сумихары, – объявил он, едва успев отряхнуть снег с башлыка и обуви. – Яков Кириллыч, лично Вам в руки.
Гурьев взял у него бланк, развернул, пробежал глазами, вздохнул.
– Что там? – встревоженно спросил полковник.
– Пора мне, – снова вздохнул Гурьев.
Они возвратились в штабную избу. Гурьев выставил на стол бутылку водки – настоящей, которую приберегал для какого-нибудь подходящего повода. Вот и нашёлся.
Шлыков сидел у стола, облокотившись и опустив голову.
– Ты не журись, атаман, – попросил Гурьев, присаживаясь на лавку рядом с ним. – Некогда горевать. Надо сохранить всё, чего мы с тобой с таким трудом добились.
– Ага, мы, – скривился Шлыков. – Больно ты скромный, как я погляжу.
– Полковник, – Гурьев положил руку ему на плечо. – Прошу тебя. Пожалуйста. Тетрадку я там тебе целую исписал. Ты почитай на досуге. Денег я тебе тоже оставлю вполне достаточно. Не подведи меня, хорошо?
– Яков Кириллыч, да ты что?!
– Ну, отлично, – Гурьев сделал вид, что улыбается. – Я всегда знал, что на тебя можно положиться.
– Какие деньги?! – только сейчас дошло до Шлыкова.
Гурьев кивнул, поднялся и вышел. Через пару минут он вернулся и грохнул на стол шесть подсумков:
– Настоящие деньги, Иван Ефремович. Золото.
– О… О… Откуда?!?
– Какая разница, – пожал плечами Гурьев. – Здесь почти четыре пуда. Если разумно тратить, должно хватить надолго. Пока прииск толком не обустроишь.
– Прииск?!
Гурьев объяснил. Шлыков схватился за голову:
– Ох… И всё это время?!
– А, пустяки, – махнул рукой Гурьев. – Так я на тебя рассчитываю, Иван Ефремыч.
– Слушай, Яков Кириллыч. Да как же так?! Народ про эти места…
– А может, вовсе не черти эти места сторожили, – прищурился Гурьев. – Посмотри, Иван Ефремович. Мы это золото людям служить заставили. И – сам видишь. Так, может, черти там совсем ни при чём? Подумай об этом на досуге, господин полковник. Потому что я думаю так: стоит нам в эту казну лапы свои запустить – то самые настоящие черти мигом будут тут как тут. Понимаешь?
– Ты когда назад вернёшься? – Шлыков поднялся. – Ты ведь вернёшься, Яков Кириллыч?
– Я сделаю всё, что могу, чтобы мы встретились, – тихо сказал Гурьев. – Всё, что могу. Но обещать я не имею права, потому что не знаю, что у меня получится.
– У тебя получится.
– Мне бы твою веру, Иван Ефремыч.
– Бери, – тряхнул роскошным чубом Шлыков. – Бери всю, мне не жалко.
– Спасибо, Иван Ефремыч. Спасибо.
– Ты возвращайся, Яков Кириллыч. Возвращайся непременно, слышишь?!
Провожали Гурьева в самом деле по-царски – развёрнутым строем, под знаменем, до самого Хайлара. На станции они обнялись с Котельниковым, потом со Шлыковым.
– Береги себя, Яков Кириллыч. Мы, твоё войско, ждать тебя будем. Сколько понадобится, знаешь. Когда позовёшь, – хоть к чёрту в зубы!
– Спасибо, спасибо, Иван Ефремыч. Ты, главное, поосторожнее. Людей береги. Самое важное – люди. Понимаешь?
– Ты пиши. Слышишь?!
– Напишу.
Он вскочил на подножку вагона, когда состав уже тронулся с места. И долго махал рукой тающим в морозной дымке казакам. Вот и эта глава окончена, подумал Гурьев с тоской. Ещё одна глава. Сколько их у меня будет? И будет ли?
Харбин. Декабрь 1929
Сумихара проснулся от прикосновения Гурьева, сел на постели. Он спал по-европейски, на кровати. Посмотрел на гостя, нахмурился:
– Ты почему входишь, как синоби? [15] Я ждал тебя в миссии. В чём дело?
– Я не знаю, извините, Ясито-сама, – пожал плечами Гурьев. – Это ведь вы позвали меня. Что-нибудь случилось, вероятно. Я решил, что, кроме вас самого, никому не стоит знать, что я здесь.
– Правильно, – Сумихара накинул на плечи китель мундира. – Это правильно. Тебе нужно исчезнуть. Эти разговоры… На переговорах о мире красные будут требовать твою голову. Разумеется, никто ничего предпринимать не станет, но тебе лучше скрыться. Так будет лучше для всех, в том числе и для твоего войска.
15
Синоби – ниндзя, наёмный убийца, если иероглифы читать не по-японски, а по-китайски.
– Моего войска?
– А что же это? – улыбнулся Сумихара. – Сабуро-сан мне всё доложил. Ты не такой, как другие воины Пути. Ты очень, очень странный. Что-то есть в тебе такое, чему я никак не могу подобрать верного слова.
– Я проиграл, – Гурьев опустил голову.
– Нет, – возразил Сумихара. – Просто ты ещё очень молод, и тебе ещё многому предстоит научиться. Конечно, ты не выиграл войну. Ты и не мог её выиграть. Ты выиграл нечто, куда более важное. Людей. Их веру.
– Веру? – Гурьев сжал кулаки. – Веру?! Веру во что?! Ясито-сама, они…
– Они по-своему истолковали твою силу, Гуро-сан. Всё придёт в равновесие, когда ты наберёшься опыта и знаний. Поезжай в Нихон, [16] и немедленно. Потому что я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое. Пока я ещё здесь.
– Пока?
– Меня отзывают домой, – настал черёд Сумихары опустить голову. – Это тоже одно из условий мирного договора. Я слишком явно встал на сторону русских, Гуро-сан. Это многим не понравилось.
– Простите меня, Ясито-сама.
16
Нихон – Япония.