Предновогодние хлопоты IV

Бахтин Игорь

– Настюха пришла после того, как «скорая» уехала. Ты уже спал, она так перепугалась, плакала, сидела долго у твоей кровати. Я не стала её ругать за то, что она нарушила закон и приехала после полуночи. Она были в кафе с одноклассниками, засиделись ребята…

– Она не пила? – с тревогой в голосе спросил Марголин.

– Нет, ну, что ты! Она к спиртному отрицательно относится и не курит. В недавней беседе она мне рассказывала, что в классе есть девочки уже попивающие и курящие. Они не стесняясь, ходят по улицам с бутылками пива в руках, бравируют своей продвинутостью. Уснула она только под утро, несколько раз вставала и приходила в нашу спальню, посмотреть на тебя, ты Толик, не бережёшь себя. Нам было очень страшно, милый. Чтобы мобилизовать себя, почаще представляй себе на секундочку, что мы остались без тебя.

Глаза Марголина повлажнели. Глянув на мужа пристально, Елена продолжила:

– Мне кажется, Толик, что девочка наша влюблена. У неё какое-то мечтательное выражение лица моментами проявляется,

неожиданно она может вдруг унестись мыслями куда-то далеко, а на лице в это время витает нездешняя улыбка. Господи, какое время тяжёлое, безумное и раздрайное подступило! Как же я за неё боюсь! Сколько сейчас предательства, бездушия, лжи, соблазнов, сил коварных, суеты, смятения в душах. Как хочется уберечь детей, вразумить их? Но они спешат, несутся вперёд сломя голову, они хотят воспользоваться своей молодостью, девочка наша совсем не готова к вызовам теперешней жизни. Она такая чистая, наивная, добрая, её так легко обмануть, а чистота юных влюблённых сердец в один миг может быть растоптана предательством, обманом, изменой. И когда юные влюблённые сердца сталкиваются с таким негативом, это может стать их реальной настоящей трагедией, горьким и болезненным жизненным уроком. Или наказанием— ребёнок может ожесточиться, обезвериться и этот постскриптум может очень долго владеть человеком. Я ужасно беспокоюсь о Насте, когда её нет дома, переживаю, места себе не нахожу. Господи, Господи, спаси и помилуй мою девочку!

Марголин сжал руку жены.

– Рано или поздно нам придётся отпустить её в свободное плавание по жизни. В поисках счастья человеку приходиться проходить через испытания. Нет отдельной, тихой и безопасной тропинки для избранных, тропы людей пересекаются в жизни с тропами тысяч других людей. От этого никуда не деться, Леночка. Но, мне кажется, что ты ошибаешься по поводу беспомощности нашей дочери, в тебе мать говорит и вопиет. Она разумная девочка, мы с тобой не раз сталкивались с тем, как Настюха может отстаивать свои принципы и позиции, пусть по-юношески максималистские, но по сути правильные и честные. После наших с ней нередко очень горячих дискуссий, я анализировал её высказывания и вывод был один: они гуманистические, верные в своём корневом значении и уже выражают вектор, в котором двигается её сердце, а это вселяет надежду, что она в этом утвердится. Она сейчас твердеет в своём мироощущении, она борется, решает важнейшие душевные вопросы и мы должны ей в этом помогать. Вообще, Ленуся, она мне очень напоминает тебя в те времена, когда мы с тобой познакомились, много перешло к ней от тебя и это согревает моё сердце. Появились у неё какие-нибудь твёрдые намётки о дальнейшей учёбе, профессии, что она думает по этому поводу? За последние пару лет кем только она не хотела стать.

– Она сейчас много читает. Ну, просто запоем читает классику. Недавно мне сказала, что думает о журналистике. Завела толстенную тетрадь и пишет, пишет, пишет в неё; говорит, улыбаясь, что это «Заметки юного подсолнуха от восхода до заката».

– Вот видишь! Она творческий, думающий человечек, всё будет хорошо, Елена.

Елена с нежностью провела по колючей щеке мужа.

– Останься дома, Толик, не испытывай судьбу, нужно себя поберечь. Мы в храм сходим, тебе станет легче…

Марголин, отводя глаза в сторону, спустил ноги на пол.

– Я хотел бы, но сегодня никак, без меня будут сорваны планы многих людей. Мои бы подождали, но чужие не могут. Потерпи, вот-вот начнутся новогодние сатурналии, мы отключим телефоны и улетим на Дон. Я уже весь там, в вашем тёплом доме у реки.

– Я сказала Насте о наших планах, она плясала от радости. Сказала, что ей очень хочется увидеть бабушку и дедушку, дядю Колю, тётю Полину и дядю Виктора, а ещё, что ей хочется поездить на тихой грустной кобыле дяди Виктора, поиграть с козочками. Какой она всё же ребёнок! Весь сегодняшний день решила посвятить походам по магазинам, купить подарки для всех родственников, список составила длиннющий. А сегодня вечером у них объединённая школьная дискотека старшеклассников. Раз вопрос о поездке решён, и мы его больше не обсуждаем, звоню тётушке, буду просить её, чтобы она в январе переселилась к нам, присмотрела за нашими животными.

– Замётано. Я сам позвоню ей, – ответил Марголин, целуя жену. – Я в душ, после только стакан крепкого чая.

– Может, всё же останешься?

Марголин в ответ только качнул головой отрицательно.

– – —

Пожёвывая жвачку, Антон вяло поздоровался, отвернулся и, ничего не спросив, выехал со двора. Марголин скривился: по машине витал сладковатый запах его парфюма. «Обливается он, что ли этой мерзостью?» – раздражённо приоткрыл он окно. Ему почудилось, что пахнет и алкоголем, он хотел спросить об этом, но передумал – напрягаться не хотелось, да и ответ, конечно же, был бы отрицательным.

Он опустил спинку кресла, закрыл глаза, прилёг, думая о том, что их непростые отношения с Антоном после вчерашнего инцидента с Суховым в подъезде, где он оказался свидетелем его показательного фиаско теперь разладятся окончательно. Подумал он об этом равнодушно, чувствуя сейчас к родственнику холодное отторжение, говорить ни о чём не хотелось, но думы не оставили его.

«Не смогу я этот напряг выдержать, не смогу. Надо поставить точку, – думал он – Забот полный рот,

а здоровья мне его присутствие не прибавляет. Его жизнь – это его жизнь. Пусть живёт, как знает, сам проходит свой путь, а у меня больше нет желания, да и сил, куда-то направлять его. И какой в этом смысл? Он не слышит меня или не хочет слышать. Списывать всё на его психическую неадекватность в связи с войной? Да сколько можно! Он не один, кто там побывал. И, что – все ненормальные? У меня работают офицеры, прошедшие Афган, есть и работяги, которым пришлось поучаствовать в Чеченской кампании. Они вполне адекватные люди и им тоже, возможно, приходится просыпаться в холодном поту от воспоминаний. Но они не выпячиваются, не бьют себя в грудь, не рыдают, не кидаются с кулаками на людей, живут, трудятся, содержат свои семьи. Я не психотерапевт, что будет – то будет, жизнь сама выправит кривизну. Времени у нас с ним, чтобы притереться к друг-другу, было более чем предостаточно. Не судьба. Насильно мил не будешь. Ему среди работяг, в своей стихии будет проще жить, к тому же психоанализом там никто заниматься не будет – там другие методы воспитания, и более действенные, чем мои увещевания. Мы с ним находимся на разных полюсах: я для него один из тех, о ком он с таким вызовом мне недавно говорил, когда рассказывал про благоденствующих «жирных котов», отправивших его в пекло войны. Меня он, по всему, к этим типажам относит. Я-то тут причём? Не я эту войну затеял. Как-то странно, что он до сих пор не отходит. Три года срок приличный для зарубцовки ран, пора было бы и адаптироваться. Не знаю, не знаю… может у него в самом деле произошёл необычный сильнейший сдвиг по фазе, искривилось миропонимание? Может и правда что-то такое произошло, какой-то сбой, но сил с ним общаться, у меня больше нет. Нервы на пределе, пусть плывёт дальше по волнам жизни, глядишь, и доплывёт до берега. С нового года пусть выбирает на вкус грузовик или автобус, надеюсь, дядя меня не осудит и поймёт. Антона я не брошу, с поля моего зрения он не исчезнет. Ставлю точку. Всё – вопрос закрыт».

Это было окончательное и бесповоротное решение. И оно уже не могло быть пересмотрено ни при каких условиях: принятые решения он никогда не менял. Но принятое решение не могло ему дать успокоения и удовлетворения, осадок противный и гложущий остался. Иначе не могло и быть, ведь доводы в пользу этого решения, были им лукаво подбиты без главного камня в этой шаткой конструкции, а камнем этим была осведомлённость Антона о его тайной греховной жизни. В рассуждениях своих он старательно обошёл этот фактор, но именно это заставляло его избавиться от свидетеля, отправить его в «ссылку». Он опять, в который раз в своей жизни, ощущая к себе жгучее презрение, трусливо подстелил себе «соломки» из скирды, в которой остались жалкие травинки, которые очередной порыв ветра жизни мог легко развеять. Антона ему было жалко, от этой жалости он отрешиться был не в силах. Может кровь говорила? Но решения он не изменил.

– – —

День прошёл суетно, возвращаясь из Кронштадта, долго плелись в пробках. Заехали в офис, где он провёл короткое совещание, после ездили на небольшой участок дороги, который обязались сдать к Новому году, но дело застопорилось из-за простоев: смежники не в полной мере поставили металлические конструкции ограждений для разделительных полос. Марголин приказал сегодня же забрать недостающие детали с другого объекта, этот объект мог подождать. После обеда более трёх часов пришлось проторчать в Смольном, ещё час он провёл в ресторане с директором завода бетонных конструкций, им было, что обсудить, полчаса из Москвы по телефону его утомлял Кислинский. Он ничего не ел, пил много кофе и курил, и весь день ощущал внутри себя какую-то гнетущую и звенящую пустоту. Слова людей влетали в него и тухли, не оставляя следов, они были ему не интересны, не вызывали эмоций и раздумий. Он улыбался, механически отвечал, несколько раз его потянуло в сон, всё казалось фальшивым, не искренним, показным; внутри него нарастало тоскливое предчувствие незримой, стремительно приближающейся беды. Это тягостное ощущение медленно заполняло пустоту внутри него липким студенистым страхом. Всё он делал через силу, даже с каким-то отвращением, несколько раз с трудом сдержал себя, чтобы не нагрубить коллегам по работе. Ему противны были и доброжелательные лица работников и ухоженные, со значительным выражением лица чиновников Смольного, и даже рабочие, мёрзнущие на холодном ветру, по всему, принявшие «на грудь» для согрева. Ближе к вечеру это состояние обострилось. Он чувствовал себя крайне усталым и изнурённым, с Антоном не говорил, открывал рот лишь для того, чтобы сказать куда ехать.

Вечером уже в офисе он глянул на себя в зеркало и поразился: на него смотрело чужое лицо с ввалившимися глазами, в которых не было жизни. Он еле досидел до семи вечера, просматривая бумаги, подписывал их, не вдумываясь в содержание. Когда собрался уходить, зазвонил телефон. Вежливый голос напомнил ему о том, что он должен быть к половине девятого в телестудии, где собирались провести круглый стол по проблемам городских пробок. Сказав, что непременно будет на передаче, Марголин яростно прошипел: «Что «круглый стол», что жидкий стул – всё дерьмо, всё дерьмо», – и так шмякнул телефонной трубкой о стол, что та развалилась на составные части. Деструкция была на лицо. Из студии, где ему с большим трудом удавалось брать себя в руки, отъехали в начале первого часа ночи.