Предположительно
Шрифт:
Дверь снова открывается и в помещение входит Тед. Я почти не узнаю его, так сильно он натянул на себя капюшон от толстовки. Он просматривает толпу, пока не замечает меня у стены.
Что он здесь делает? Ему нельзя быть тут! Они узнают!
— Прости, немного опоздал.
Я трясу головой, притворяясь, что не вижу его.
— Тебя не должно быть здесь.
— Я не позволю тебе пройти через это одной.
Я улавливаю на себе взгляд девушки и ее матери. Девочка разрывается слезами и быстро отводит взгляд в сторону. Мать закатывает глаза и посылает все
Это могла бы быть я. Это была я.
Смотрю на Теда с благодарностью и больше не спорю. Я готова рискнуть быть пойманной только ради того, чтобы быть рядом с ним, чтобы стало легче дышать. Он берет меня за руку, его ладони потные и до пугающего горячие. Он прислоняется к стене и смотрит на пациентов, как на иностранный фильм, в котором едва говорят по-английски.
— Боишься?
Я не хочу говорить ему, чего я на самом деле борюсь. Мисс Штейн, Винтерса, мисс Кармен, всех этих людей, нанятых государством, чтобы помочь мне. Людей, которые хотят только одного: отнять единственное, что принадлежит мне.
— Ты, правда, думаешь, что мы должны его оставить?
Он смотрит на меня, опьяняя своим взглядом.
— А ты хочешь?
— Нет.
Мгновение он молчит, а затем смеется.
— Ты ужасная лгунья.
Я смотрю на него и усмехаюсь. Ненавижу, насколько хорошо он умудряется знать меня, не зная обо мне ничего. Полагаю, это также одна из причин, почему люблю его. Тед такой высокий, что его голова почти касается приветствующей посетителей вывески. Глаза такие красивые, такие карие, всего на оттенок светлее его кожи. Они всегда такие теплые, любящие и успокаивающие. Он никогда не смотрит на меня так, как все остальные на протяжении последних шести лет. Тед смотрит на меня так, будто рад, просто потому что я существую на этом свете. Так, как смотрела Алисса. Я могла бы таращиться на него часами, если бы у нас было столько времени. Он сжимает мою ладонь и отводит взгляд.
— Ты знаешь, что я люблю тебя, так? — говорит он.
Я знаю, но это не имеет смысла. Как кто-то может любить меня после того, что я сделала?
— Ты знаешь, что я никогда не позволю ничему плохому случиться с тобой, — серьезным тоном говорит он. — Или с нашим ребенком. Ты знаешь, я всегда буду защищать вас.
Его лицо омрачается решимостью. Он думает о девочках в групповом доме. Но не о них ему следует беспокоиться. Я та, кто убил ребенка.
Предположительно.
— Эддисон, — доносится из кабинета противный и раздражающий голос медсестры.
— Я знаю, — бормочу я и отпускаю его руку.
Мой белый больничный халат усеян крупными точками. Синими. Я насчитала двести двадцать три. На Пасху мама одевала меня в похожее платье. Как-то, во время ужина, я уронила ложку клюквенного соуса на колени, и он быстро впитался в хлопчатый материал. Мама отлупила меня, потому что Рей сказал ей сделать это. Она бы сделала ради него все, что угодно.
— Пошла в угол! СЕЙЧАС ЖЕ! — говорила она.
Иногда мама забывала, кто я такая, когда била меня. Я так думаю. Или, может, она была кем-то другим в те моменты. Ее глаза становились пустыми, лицо раздувалось от ярости так, что его было почти не узнать.
— Снимай одежду! Ты должна
Я раздевалась до нижнего белья и возвращалась обратно в угол. Все мое тело трясло, в ожидании, когда она закончит свою гневную тираду.
— Сколько раз я должна ПОВТОРЯТЬ тебе. Боже, милостивый Иисус! А? Ты не слушаешь, ты даже не слушаешь! Отец всевышний, зачем ты послал мне эту маленькую тварь?
Она била меня всем, что попадалось ей под руку. В фаворитах у нее был грязный коричневый удлинитель. Она держала его на ручке холодильника, как заготовку для пыток. В воздухе раздавался свист, а затем, он достигал моей кожи, оставляя синяки размером с кулак на моих ногах, руках и заднице.
— Мами, только по лицу не бей, — говорил Рей с ухмылкой, потягивая коричневый ликер, купленный на мамины деньги. — Оставишь синяки, а потом прибегут эти крикливые с*чки и будут лезть в наши дела.
Я думала, что, если постараюсь не так громко кричать, мама остановится, но это никогда не срабатывало. Будто она хотела, чтобы Рей услышал, как я молю о пощаде, тем самым осчастливив его. Она брюзжала и ссыпала на меня проклятьями, покрываясь потом, пока я пыталась блокировать ее удары. Затем она начала жаловаться на боль в руке, обвиняя в этом меня. Когда побои стали учащаться, когда стало сложнее скрывать шрамы, порезы и синяки, я подумала о побеге.
Но кто бы позаботился о маме?
— Все еще принимаешь лекарства? — спрашивает доктор. Его имя не имеет для меня значения, так же, как и мое — для него. Он еще один госслужащий, работающий в поте лица. Вид у него такой же раздраженный, как и у них всех, когда они меня видят. Он проводит осмотр с нулевым энтузиазмом, касаясь меня только если это необходимо.
— Лекарства все еще принимаешь?
Ах, да. Таблетки.
— Нет. Не принимаю.
Доктор делает какие-то пометки в своих записях. Он не пересекается со мной взглядом с того самого момента, как я зашла в кабинет.
Я не должна была принимать эти таблетки с самого начала. Вы бы никогда не подумали, что можно так легко накачать ребенка. Но мама с Реем нашли способ. Когда Рей в пятый раз пришел ко мне в комнату и попытался залезть в мою кровать. Меня разбудил запах его мускусного одеколона и потных подмышек. Это произошло прежде, чем я почувствовала его волосатые руки, крадущиеся под мои простыни с Хеллоу-Китти. Они полетели на пол, вместе с моим мишкой. Его руки ползли вверх по моему бедру. Но в этот раз, вместо того, чтобы плакать и брыкаться, как дикое животное, я укусила его до крови. После этого Рей ушел. Мама была так зла на меня, что не разговаривала со мной неделю.
Он вернулся через два дня. Я слышала, как они разговаривали обо мне на кухне.
— Мами, я просто проверял, уснула ли она. Ты меня знаешь, детка. Она мне как родная. Но она озверела и укусила меня. У меня до сих пор остались следы от ее зубов, малышка. Она не в себе. Мы должны помочь ей.
Следующее мое воспоминание: я в кабинете врача. Это был «друг» Рея. Он бросался такими словами как: гиперреактивность, нейроповеденческое отклонение, сопутствующие патологии и оппозиционное расстройство. Мама не знала, что означают все эти слова. Но одно из них она понимала прекрасно: лекарства.