Предпоследний день грусти
Шрифт:
И вдруг вокруг моей музыки разрослась страшная шумиха. Вокруг кричали на все лады, что я создала новый тип музыкального произведения. И ничего подобного в истории музыки не было. Моя музыка произвела ошеломляющее впечатление во всем мире. Я не считала ее образцом. И новшеством не считала. Просто моя музыка напоминала этот мир. Она была копией, проекцией этого мира. Выражала его настроение. Его инстинкты. Его слабости. Его боль.
Я не могла с точностью определить – так уж ли мне нужна была слава. Но скорее всего – да. Несмотря на излишний шум. Излишние хлопоты. Что меня всегда раздражало. Я отлично усвоила. Что слава может
У меня появилась масса поклонников. Но я с трудом различала их. Мое сердце уже не реагировало на любовь. Видимо, в свое время я ею вдоволь пресытилась. И моя любовь перешла на работу. И я ни разу в жизни об этом не пожалела. Я по-прежнему жила по эпикурейским законам. Но при этом уже служила исключительно себе.
И все-таки моя музыка меня до конца не устраивала. Несмотря на трагизм моих произведений. Женственность. Неуравновешенность. Обаяние. Мне в них что-то не нравилось. Меня не покидало ощущение. Что моя музыка. Как бы вбирая в себя все человеческие качества. Достоинства и пороки. Так и не добирается до самого человека. И от этого моя музыка выглядела разодетой. Разукрашенной. И за этим трудно было уловить ее истинное лицо. И это понимала только я. И злилась на себя. И на свою несовершенную музыку.
И в один день меня осенила идея. Я дрожащей рукой прикурила сигарету. И взволнованно, широким шагом прошлась по комнате. Музыка! Звуки, шумы, наслоение аккордов и ритмов. Все это оболочка. Которую безусловно нужно создать, разукрасить, отшлифовать. И для этой процедуры нужен не менее чем талант. Но это далеко не все. Человек! Мне необходим был для работы человек. Реальный, конкретный. Со своим прошлым. Которого я хорошо знала. И если человек будет. Победа моя обеспечена. И жизнь моя не пройдет даром.
Я почувствовала себя скульптором. И для работы необходима была натура. И я резко оглянулась. И встретилась с глазами моей матери. Которые удачно изобразил на портрете известный в прошлом художник-иконописец. Этот портрет всю жизнь простоял на полу. Но только сегодня я сумела его разглядеть. И больше всего в нем меня поразили глаза моей матери. В них была такая смесь, казалось бы несочетаемого, совершенного и несовершеного. Что я поразилась.
Глаза моей матери напоминали мою музыку. И я вплотную приблизилась к этому портрету. И уже только у него я могла спросить. Что хотела. Потому что он был единственным, что осталось от мамы. И мне казалось. Что я слышу ее ответ.
– Где выход, мама?
– Выхода нет.
– И любви нет, мама.
– Но ведь что-то бывает?
– Музыка. Это мой выход. Ты его отвергла.
– Я его отвергла. Чтобы сумела найти его ты. Я дала тебе этот шанс. Даже если это ошибка.
– Это не будет ошибкой. Я обещаю, мама…
Мама… Сонные звуки музыки. Оттепель. Завтра уже весна. Мои холодные руки. Запах мятного кофе. Осторовок земли посреди хаоса и смерти. Небесный цвет твоего ожерелья. И завтра должна быть весна. Но наступит ли она? Если тебя нет, мама…
Вся моя прошлая музыка была лишь упражнением. Этюдом. К будущему. К настоящему произведению. Которое я решила посвятить матери.
И я вновь укрылась в своем каменном царстве. Отказалась от концертов. Гастролей. Встреч. Конкурсов. И с огромным наслаждением. Огромным вдохновением принялась за работу. Я вспоминала мельчайшие подробности
Но наступил момент, когда я уже не могла более сочинять в своем замкнутом мире. Мне чего-то не хватало. Я знала мать в последние минуты жизни. Но я ничего не знала о ее детстве, юности. Еще я не знала религии моей матери. Но понимала. Что во многом ее гибель обусловлена. Или чрезмерной верой в Бога. Или чрезмерным неверием в него. И во всем этом я решила разобраться. И я покинула свое каменное царство. Простившись на время с самым дорогим. Самым бесценным. Чем обладала. Своим одиночеством. И я уже знала, куда мне идти.
Я открыла дверь маленькой, старинной церквушки. Давно реставрированной новым временем. Здесь когда-то. Давным-давно. Тысячу лет назад. Когда я еще не знала, что такое земля. И что такое небо. И что такое море. А, возможно, и знала. Но видела это глазами сморщеного старца. Или глазами степного зверя. Или свободной птицы. Или чувствовала корнями и листвой одинокого дерева. Или сама была и морем. И землей. И небом. Здесь давным-давно. Черноволосенькая, неправдоподобно красивая девушка Катя. Венчалась с умницей и добряком Митей. И они, крепко держась за руки. Торжественно шествовали по этому храму. Под печальные звуки органа. Могли ли они тогда знать, как сложится их жизнь. Возможно, они стояли именно на этом месте. И мой ботинок твердо ступил на мраморый пол. Да. Я почувствовала. Именно на этом месте. И мне показалось, что частицы прошлого моей матери и моего отца здесь застыли навеки. И дыщат на меня венчальным платьем. Черным фраком. И юностью.
В церквушке было удивительно тихо. И пусто. И мрачно. Только запах сгоревших свечей говорил о недавно прошедшей службе. Моей природе были незнакомы подобные храмы. Их строгость. Их холод. Я предпочитала вакхические шествия несправедливо свергнутых Богов. Я предпочитала их силу. Их мудрость. Их желание думать о жизни. А не наоборот.
– Катя, – отчетливо услышала я чей-то шепот. – Катя. Катенька. Катерина.
Так нежно. Так трепетно.
И я отыскивала взглядом. Откуда раздаются эти приглушенные звуки.
И вновь.
– Катенька, Катя…
Я покачнулась. На мгновенье прикрыла глаза. И резко их открыла. И заметила мелькнувшую в полумраке тень.
– Это вы шептали, – тоже шепотом спросила я.
– Мне показалось, – услышала я низкий голос. – Извините. Я ошибся. Это всего лишь недоразумение. Я, видите ли, немного близорук.
И тут я спросила наугад. Как всегда полностью полагаясь на свою интуицию.
– Вы ее знали близко. Я знаю. Вы были близки с моей матерью. Почему вы прячетесь? Я знаю вас, – сказала я во мрак. Человеку. Которого, может быть, никогда в жизни не видела.