Предпоследняя правда

Колина Елена

На день рождения Виталика Светлана пригласила БЛИЗКИЙ КРУГ. Но неожиданный, вне концертного расписания, приезд Вадима собрал огромное количество гостей. Были не только друзья, но и недруги: музыковед, отметивший у Вадима чрезмерную экзальтированность в манере исполнения Баха, дирижер, с которым Вадим разошелся во взглядах на трактовку произведений Шостаковича, музыкальный критик, обвинивший Вадима в отсутствии творческого патриотизма, в том, что он никогда не исполняет сочинения советских композиторов Кабалевского, Свиридова, Хренникова. Как друзья, так и недруги, — Светлана называла их завистниками, совершенно позабыли о поводе встречи и искренне удивились, увидев в прихожей стайку детей, — а дети-то тут зачем?…Ах, день рождения… неужели уже одиннадцать, кажется, только вчера… «Только вчера», связанное с Виталиком, для тех, кто годами бывал

в доме Ростовых, было у каждого свое. Детские прегрешения Виталика вспоминались со смехом: высыпал в ботинок гостя весь имевшийся в доме сахар, вырезал дырку в кармане пальто, вытащил из сумки всю косметику, — но все эти на первый взгляд не вполне невинные шалости всегда имели такую забавную цель, что вызывали не раздражение, а оторопь — какой необычный, совершенно непредсказуемый ребенок! В ботинок, полный сахара, Виталик укладывал спать игрушечного медведя, — медведь спит в сугробе, в карман пальто Виталик наливал воду — это дождь, а тушью и помадой Виталик раскрасил себя как индейца. Детские каверзы его были ТАЛАНТЛИВЫЕ, и в школе Виталик, невысокий, рыжеватый, с проказливым лицом, считался талантливым ребенком, не в учебе, хотя он был на хорошем счету, учился без блеска, но стабильно, — талант был разлит в его подвижной физиономии. Он разыгрывал мгновенные сценки на улице, на литературе читал в лицах басни, на переменах сыпал анекдотами, смешными словечками, — у ребенка таких родителей должны быть прекрасные артистические способности, и они у него были.

Виталик выхватил из стайки Леву, потащил к отцу: вот тот самый Лева Резник — математик, гений, мой друг, а домработница в кружевной наколке повела остальных детей вглубь квартиры. Первой шла Алена, за ней, как за мамой-уткой, робкой стайкой, Ариша, Нина и Таня. Скрипку Таня оставила в прихожей, спрятала за вешалку.

— Я сейчас, — вдруг сказала Алена и заскочила в комнату справа по коридору, — кабинет хозяина дома, прикрыла за собой дверь, приставила к двери стул, чтобы не открыли, и быстро стянула с себя кофту. Сняла лифчик, повертела в руке, — куда его девать? Оглядевшись по сторонам — рояль, письменный стол… выдвинула ящик стола, сунула лифчик в ящик.

Алена переодела кофту задом наперед, не застегивая пуговицы на груди, — получилось декольте. Здесь все женщины в вечерних платьях, с голыми спинами, с декольте, и только она одна была в глупой кофте с детским вырезом по горлу! Таня с Аришей не считаются, они еще маленькие, а Нина вообще НЕ СЧИТАЕТСЯ… Теперь у нее декольте, как у всех!.. Нет, не как у всех! Такой нежной, розовой, хоть и маленькой груди нет ни у кого! Алена скосила глаза вниз, расстегнула еще одну пуговицу и удовлетворенно улыбнулась.

Первой в столовую вошла Алена, остановилась на пороге, тряхнув золотыми волосами, и тут же кто-то восхищенно заворковал — ах, какая красавица, вылитая Мерилин Монро…

Ольга Алексеевна сказала «первый бал Наташи Ростовой», и Алена действительно испытывала чувства, схожие с чувствами Наташи Ростовой на первом балу, — была приятно возбуждена, как будто сейчас к ней подлетят флигель-адъютанты и пригласят на вальс. Ариша и Таня были взволнованы не меньше Алены, но по другим причинам. Ариша стеснялась такого количества чужих людей, ОСОБЕННЫХ, людей искусства, Таня была заворожена своей литературной влюбленностью и очень внимательно следила за своими чувствами, чтобы потом все описать в дневнике. Не волновалась только Нина — за сегодняшний невыносимо трудный день она впервые оказалась в ситуации, где от нее ничего не требовалось, впервые могла передохнуть. Нина была в зеленом бархатном платье с круглым вышитым воротником и пышной юбкой — Аришином, Ариша носила это платье несколько лет назад, а теперь оно ей мало и на локте крошечная дырочка. Но для Нины это было новое прекрасное платье, такой красоты у нее никогда еще не было. И она успокоилась, подумала — может быть, ничего? Может быть, никто не заметит, что она не такая, как они?

В самой большой комнате, столовой, стоял длинный стол, покрытый крахмальной скатертью. Скатерти были не в моде, но Светлана была не из тех, кто следует моде, пусть мода следует за ней. На столе фамильный сервиз деда Ростова, золотистые гербы немного стерлись, но разглядеть можно — единорог и три башни.

Детей усадили вместе, на одном конце стола, Алену и Аришу рядом с Виталиком и Левой, а Таню с Ниной напротив них. Таня смотрела во все глаза, — вот он, Вадим Ростов! Оживленный, веселый, — в нем как будто особенный заряд, — возглавляет

стол, гости не сводят с него взгляд, беспрерывно смеются. Светлана Леонидовна в вечернем платье, — хоть сейчас на сцену, в роли Амнерис в «Аиде». Она говорила «платья надоели на сцене!», но любила нарядное, яркое, пышное, украшенное бисером, кружевами. Декольте, пышная грудь, и вся она пышная, большая, — оперная певица.

— Первый тост за Светку… — Вадим встал и с бокалом в руке подошел к роялю. — Светка, тебе… — И, поставив бокал на крышку рояля, начал играть.

Любая вещь из его обычного концертного репертуара была бы праздником, но то, что происходило сейчас в столовой Ростовых — Вадим в бешеном темпе играл регтайм Джоплина «Кленовый лист», — было чудо, с которым гости не могли встретиться нигде, кроме дома Ростова.

Мажорный пассаж, пауза, арпеджио… замерли гости, замерла домработница, державшая в руках поднос с маленькими модными тарталетками с красной икрой, точно такими, как подавали в буфете Кировского театра… бравурные аккорды, секунды потрясенного молчания, аплодисменты, и Вадим поклонился низко, как на концерте.

Светлана выглядела немного смущенной, смотрела в стол, нервно постукивала пальцами, и Вадим, заметив ее недовольство, — действительно, это же не бенефис его, не концерт, тактично перешел к показу их семейного номера — «певица-звезда и недотепа-аккомпаниатор». Вышел из комнаты и появился снова, уже не собой, а застенчивым аккомпаниатором, подчеркнуто скромно прошелестел к роялю. Затем Светлана — выплыла королевским выходом солистки, сделала аккомпаниатору характерный небрежный знак рукой — начинайте. Вадим начал, смешался, задрожал лицом, она недовольно показала ему что-то в нотах и запела… аплодисменты, Светлана улыбнулась, поклонилась, снисходительным жестом указала на Вадима, и он угодливо согнулся в карикатурно низком поклоне.

Застолье длилось уже около часа, выпили за Виталика, уже не раз выпили за его гениального отца и роскошную маму, и затем один за другим пошли тосты, неофициальные, смешные. Кто-то пропел поздравление на мотив песни из только что показанного фильма «Как закалялась сталь», кто-то гениально сыграл в лицах диалог «художник и власть», изобразив секретаря обкома по идеологии Круглову, хорошо знакомую многим присутствующим. Мимо нее не проходил ни один важный вопрос: разрешение на заграничные гастроли, документы на предоставление звания заслуженных и народных, — и чем выше было положение человека в культуре, тем ближе он был с ней знаком. Сценка с «Кругловой» вызвала оживленное обсуждение, — не так давно она запретила Юрского на телеэкране и теперь фактически выживала его из Ленинграда. Кто-то показал сценку «на гастролях»: музыкант в целях экономии варит борщ в раковине своего номера и при стуке в дверь прячет кипятильник в футляр от скрипки, — это была тема, набившая оскомину, но всегда живая, все смеялись…

Никто не заметил, что произошло на другом конце стола.

На детском конце стола девочки, сидящие рядом, мирно разговаривали, шептались, и вдруг одна из них широко размахнулась, по-мальчишески ткнула кулаком в плечо своей соседке и тут же вцепилась ей в лицо. Та вскрикнула, вскочила, смахнув несколько фужеров, замерла, — и тут все разом потянулись взглядами в конец стола.

Таня стояла, как будто собиралась произнести тост. На ее щеке четко отпечатались четыре кровавые дорожки от Нининых ногтей.

Она не могла опуститься на свое место, не могла выйти из-за стола, не могла произнести ни слова, не чувствовала неловкости от того, что невольно стала центром всеобщего внимания… она даже не чувствовала боли — от невозможной нереальности происходящего. Никто ни разу в жизни Таню не ударил, и сама Таня ни разу в жизни никого не ударила, ни в песочнице за куличик, ни в детском саду за игрушку. Даже в детстве Таня никогда не встречала девочку, которая ДЕРЕТСЯ. А уж теперь, когда они взрослые, это по меньшей мере странно. Как вообще взрослый человек может прикоснуться к кому-то иначе, чем по-дружески? Взрослые люди разрешают конфликты словами. Она бы ни при каких обстоятельствах не смогла поднять ни на кого руку!..Почему эта девочка вдруг набросилась на нее, расцарапала ей лицо, за что?! Она НИЧЕГО ей не сделала! Заметила, что та все время молчит, и сказала несколько вежливых незначащих фраз, что-то вроде: «Ты была в Эрмитаже? А в Русском музее? Алена говорит, что ты скоро поедешь домой. Жаль, что ты здесь ненадолго». Что она сделала?.. За что она ее так?!