Председатель (сборник)
Шрифт:
Трубников приподнялся в тарантасе и поманил слепца рукой. Он поманил еще и еще и досадливо нахмурил брови.
Слепцы продолжали петь, то уносясь в небо, то возвращаясь к земной юдоли, но окружающие их коньковцы заметили странные жесты своего председателя. Они недоуменно переглядываются, решив, что Трубников подзывает кого-то из них.
— Да не вас! — кричит Трубников и снова призывно машет старику.
— Стыда у тебя нет, Егор Иваныч! — укоряет его старуха Самохина.
— Привык над людьми издеваться! — подначивает Семен. —
Трубников, будто не слыша, продолжает энергично призывать слепца.
Видимо, слепцы ощутили какое-то беспокойство, пение оборвалось.
— Эй, дед, не видишь, что ль, тебя зовут! — орет Трубников.
— Креста на тебе нет! — возмущается Самохина — Нешто слепой может видеть?!
— А ему что слепой, что зрячий — лишь бы нрав свой показать! злобствует Семен.
— Сейчас он у меня прозреет. Иди ко мне, дед, а то хуже будет.
— Что можешь ты сделать убогому, солнечного света не зрящему? — вопрошает слепец, проводя пустым взором по небу и верхушкам деревьев, словно Трубников был скворцом.
— Собак спущу, разорву, как тюльку.
— За решетку сядешь, — спокойно отзывается старик.
— Не сяду. Я контуженный, мне все спишется.
— И правда, дедушка! — затараторили взволнованно, сочувственно женщины. — С ним лучше не связываться!..
— Спускай собак, — твердо говорит слепец.
— Мы все в свидетели пойдем, — подзуживает Семен.
— И спустил бы, — с улыбкой говорит Трубников. — Да старуху твою жалко. Эй, Алешка! — крикнул он племяннику. — Давай сюда…Свезем этих бродяг в район и сдадим в милицию. Ну, живо!
— Стой! — с тем же твердым достоинством говорит старик. — Иду, непотребный ты человек!
— Иди, иди, да только без посоха. И нечего бельмы таращить, ты мне глаза покажи. — И Трубников слезает с тарантаса.
Старик опускает свою косо задранную к небу голову, и под седыми нависшими бровями засияли два голубых озерца, два живых, острых, не поблекших с годами глаза. Он подал руку старухе и повел ее за собой, твердо и крепко ступая по земле лаптями.
Обманутые женщины принимаются поносить странников.
— Ловко нас Егор Иваныч поддел! — утирая старческую слезу, со смехом говорит старуха Самохина — А мы-то губы распустили!
— Дядь Сень, ну как, пойдешь в свидетели? — ехидно подзадоривает Егора Трубникова Мотя Постникова.
Семен со злобой глядит на женщин, затем медленно бредет прочь.
Трубников подсаживает стариков в латаный-перелатаный тарантас. В тарантас впряжен тоже старый, костлявый, с глубокими яминами над глазами, некогда каурый, а теперь грязно-желтый мерин Копчик.
— Давай в интендантство, — тихо говорит Трубников Алешке.
Поднатужившись, Копчик захромал по дороге.
«Выезд» подкатывает к длинному полусгнившему сараю. Возле сарая колхозники — среди них Надежда Петровна — складывают в штабеля брикеты назема.
— Сколько привезли? — подъехав, спросил
— Как обещано, десять тонн, — ответила Надежда Петровна, с любопытством присматриваясь к старикам.
— Ну, как навоз, дед? — спрашивает Трубников. Старик, хмурясь, нагнулся с сиденья, взял из штабеля брикет, покрутил, швырнул назад и вытер руку полой армяка.
— Дерьмо навоз, — сказал он медленно.
— Почему?
— Дерьма мало, одни опилки.
— Можно на подкормку пустить?
— Вреда не будет.
— А польза?
— Кой-какая.
— Ясно! Поехали. Давай, Алеша, на Гостилово.
* * *
…Тарантас шибко катит задами деревни мимо полей, реденьких зеленей, котловин, полных мутноватой воды, мимо березовых перелесков в темных кулях вороньих гнезд.
Рука захватила горсть земли.
— Пора овес сеять? — спрашивает Трубников, разминая землю.
Трубников со стариком стоит на краю поля, возделанного под овес. Что-то небрежное, важное до высокомерия и вместе серьезное, глубокое появляется во взгляде, во всем выражении худого, темного лица старика…
— Да уж дней с десять пора было!
— Ты не путаешь?
— Овес ранний сев любит, кидай меня в грязь, буду князь.
— Как ты сказал?
— Не я — народ говорит.
И тут совсем рядом раздается песня:
На столе стоит
Каша ячневая,
Хороша любовь,
Да внебрачная!..
— выкрикивает женский голос. Трубников с любопытством прислушивается.
На столе стоит
Каша пшенная,
Хороша любовь
Запрещенная!..
— поет молодой чистый голос.
Раздвинув кусты орешника, Трубников выходит к ложбинке, где полдничают женщины-пахари. Перед ними на земле котелок с кашей, толсто нарезанный хлеб, несколько луковиц, крупная соль в тряпочке. Чуть поодаль пасутся коровы.
— Хлеб-соль! — говорит Трубников. — Как поживаете?
— Цветем и пахнем! — вызывающе отвечает Полина Коршикова — Присаживайся председатель! Не каша — разлука!
— Спасибо, я сытый.
— Брезгуете? — поддевает Трубникова Лиза.
— Небось балованный! — замечает третья женщина — К колбасе приучен!
— Слышь, председатель, — говорит, поднимаясь с земли, четвертая женщина, — когда же твои обещания сбудутся? То нам авансом грозился, а то…
— Ихние авансы поют романсы, — перебивает Полина. — Там одна ухватка: сначала пообещают, а потом шиш винтом… Что стоишь моргаешь?