Предсказание для адвоката
Шрифт:
– Повторяй. Мне нужна Мария! Я люблю только Марию! Да поспеши, или я выброшу тебя отсюда вон, подонок!
– Я люблю Марию, – повторял, как заклинание, он, а она торжествовала победу…
Так все начиналось. Родители, приехавшие с дачи, были немало удивлены странным поворотом событий. Старшая дочь выглядела бледной и унылой, а младшая с ангельским видом восседала в кресле для почетных гостей. Рядом с ней был Константин.
– Ты знаешь, я думаю, наша девочка подросла, – глубокомысленно заявил отец матери. – Кто теперь будет утверждать, что она не в нашу породу?
Однако
Кротов проклинал себя за свою слабость, но он не мог бросить Марию. Она была так предана ему, так рабски покорна. Разве мог он заставить какую-нибудь женщину проделывать с ним те трюки, которые соглашалась делать она? Их сексуальная жизнь напоминала театр умалишенных, но Мария и не думала роптать. Было видно, что она испытывает адские муки. Каждый раз после «сеанса любви» она долго не могла прийти в себя: тихонько плакала, осторожно поглаживая его шрамы. Но недаром, видимо, говорят, что человек может привыкнуть ко всему. Постепенно привыкла и Мария.
Она начала даже находить в этом удовлетворение. Устав от оскорбительного поведения Константина на людях, изнемогая от его грубости и едких замечаний, она получала прекрасную возможность выместить на нем все свое зло, причем без последствий для своего здоровья. Похоже, здесь также сработал тот самый «эффект компенсации», о котором она уже знала не понаслышке. Скромная, как говорят, забитая по своей натуре, за дверями спальни она превращалась в дьяволицу: сыпала грязными оскорблениями, била податливое тело своего мучителя, наслаждалась его воплями о помощи. Со временем она поняла, что желает выполнять его просьбы и даже ждет этого. И если она ломалась, то только для приличия. Константин не должен был знать, что ей это доставляет радость. Все-таки Мария боялась его потерять.
Один раз, будучи уже законным супругом, Константин позволил себе маленькую шалость. Увлечение смазливой ассистенткой было недолгим и совершенно бесперспективным. Она была молода и бестолкова. Узнав о странных потребностях своего шефа, девушка позорно бежала, сообщив об увольнении по телефону. А ведь он не предлагал ничего неприличного. Ну, почти…
Вот только Мария, узнав от добрых знакомых о возмутительном поведении супруга, взбесилась не на шутку. В тот вечер она превзошла саму себя. Избив Константина, она победоносно оседлала его. Поверженный, он лежал на полу, тихонько постанывая. Шпоры на ее лакированных сапожках больно впивались в бока. Горящая сигарета в ее руках оказалась весьма кстати. Следы от ожогов горели еще долго, напоминая неверному
– Ну и дела! – Майков был под впечатлением рассказа доктора. – Чего только на белом свете не бывает.
– Это точно, – подтвердил Грек. – Но теперь, я надеюсь, вы понимаете, почему я не побежал сообщать в органы о ранениях Кротова?
– Да, конечно. Только откуда вам известна вся эта история?
– Понятно откуда, – усмехнулся хирург. – Кротов рассказал. Так получилось. Понимаете, иногда так хочется облегчить душу.
– Интересные исповеди вам приходится выслушивать, доктор.
– Поверьте мне, это не самая ужасная история из тех, которые я слышал, – улыбнулся Грек и посмотрел на часы. – Однако заболтался я с вами. Меня дела ждут. Если вы не собираетесь предъявлять мне других обвинений, я, пожалуй, вернусь в клинику.
Последняя фраза была выдержана в шутливом тоне, но следователь не обманулся. Он понимал, что сегодня мимо него прошло что-то важное. Отнюдь не веселая история семейки Кротовых заставила волноваться доктора. Конечно, информация имела элемент сенсационности, но не настолько. Было что-то еще, опасное и неуловимое, что проскользнуло в разговоре украдкой, да так быстро, что следователь едва успел это осознать.
– Конечно, идите, – сказал он, пожимая руку хирургу.
Вот только он никак не мог забыть, как дрожали эти пальцы…
Дребезжание будильника прорвало забытье, и Елизавета с трудом открыла глаза. Восемь часов, если верить стрелкам. Но верить не хотелось. За окном было темно, как ночью. Вот только белый снег поблескивал в свете фонарей. Ей снились какие-то сны, неясные, путаные, какие-то обрывки, а не привычные яркие сновидения. Она часто просыпалась, смотрела на часы, потом в окно. Стрелки едва двигались, а за окном монотонно падали хлопья.
Дубровская спустила ноги с кровати и удивилась собственной неуклюжести. Каждое движение давалось ей с трудом. Она превозмогала собственную лень, как больной превозмогает боль, понимая, что нужно двигаться, идти. Она перемещалась как сомнамбула, привычно нащупывая ногами тапочки, поднимая с кресла халат, открывая кран в ванной комнате. Холодная вода слегка освежила ее, и, приложив немало усилий, она привела себя в относительный порядок. Из зеркала на нее глядела грустная незнакомка с бледным лицом и кругами под глазами.
Она направилась вниз на завтрак, не особенно понимая, зачем ей это нужно делать. Аппетит исчез совсем, а навязчивые запахи жареного бекона вызывали тошноту.
– Доброе утро, – вяло поприветствовала она домашних.
– Ты неважно выглядишь, – обрадовал ее супруг, оторвавшись от газеты.
Обычно она болезненно принимала критику в адрес своей внешности и спешила обвинить Андрея в излишней придирчивости и редкой черствости. Но сегодня ей не хотелось вступать в полемику, и она, пропустив мимо ушей неделикатность любимого, бухнулась на первый попавшийся стул.