Предсказание – End
Шрифт:
– Дядя Паша Бубенцов в клубе когда-то хором руководил, а еще вел кружок игры на гитаре, мы все туда таскались к нему. Бутусову подражали, чуть ли не свой «Наутилус» мнили организовать, – хмыкнул Самолетов. – Пьет он здорово, как жена у него умерла, так и завил горе веревкой.
– Он все, что за эти пятнадцать лет произошло у вас в городе, как на стержень нанизывает на убийство Ирмы Черкасс, – сказал Мещерский. – И вчерашнее убийство продавщицы тоже, явно намекая на какую-то мистическую, что ли… черт ее знает какую связь.
– Точно мухи тут и там, бродят слухи по углам, – Самолетов пожал плечами. – Что можно поделать со слухами, с невежеством? Я сколько себя помню, вечно у нас тут в городе бабки шептались – про все на свете шептались. А сейчас не только старухи, но и молодняк падок на все такое – то им Хеллоуин подай, то каких-то готов,
И больше скажу, разубеждать их, истинные причины отыскивать – невыгодно по большому счету. С этим самым «нечистым» как-то проще. Сыграл человек в ящик – слушок по городу: мол, умер-то потому, что увидел что-то такое перед смертью, чертовщина какая-то потусторонняя явилась и утащила с собой. А то, что умер он от того, что к нему «Скорая» вовремя не приехала, это уже никого не интересует. К врачам никаких претензий, да и к власти городской тоже. Все эти слухи они на одно работают – занимать умы, отвлекать народ. Чтобы не спрашивали, почему то да се и все не так. Отчего в Москве зарплата такая, а у нас в пять раз меньше, почему в городе света порой сутками нет, почему в магазине напротив мэрии по ночам водкой торгуют, а милиция на это ноль внимания. Конечно, любое напряжение, нервозность, страх, замешенный на суевериях, они тоже опасны по-своему. Это как нарыв – копится, копится, а потом когда-нибудь да прорвется. Но все же это не так опасно, как, например, напряжение социальное. От нарыва-то уже никуда не денешься – он есть. Есть он в народе нашем. Так пусть уж лучше он зреет на почве разной там мистической белиберды, чем на почве, как раньше при советах говорили, классовой.
Мещерский покачал головой: Самолетов-то ишь ты какой трибун. Чего-то там еще обличает городской олигарх.
– Конечно, доводить до какого-то там взрыва глупо, контрпродуктивно, поэтому и сглаживаются все углы и шероховатости, – продолжал Самолетов. – Но на каждый роток не накинешь платок и со слухами ничего не сделаешь.
– А все же, как, по-вашему, Иван, связь между убийством тем давним и смертью Куприяновой – что, ее вовсе не может быть? – Мещерский решил перевести разговор на что-то конкретное, потому что точка зрения Самолетова на неконкретное была ему ясна. – Они же когда-то обе – Ирма Черкасс и Наталья Куприянова – были знакомы.
– Да мы все были знакомы. Ирма девчонка крутая была. И не то чтобы так уж красива, но было в ней что-то, от чего мы все, кобели, бегали за ней, хвосты задрав, – Самолетов снова усмехнулся. – Наташку Куприянову она в упор не замечала. Она вообще была белая кость – из такой семьи девочка, москвичка, папа, мама, дед-академик. Если бы не полигон, мы бы тут, в городе, разве бы таких девчонок видали? А вот увидели – и все, как один, возжелали. Мостик она была хрустальный. Знаете, как в сказке – мостик в
– А с Германом Либлингом как она себя вела? Я слышал, он ее буквально по пятам преследовал?
– Я помню одно – надрались мы как-то по поводу шубинского дембеля, и пришел к нам Герман. Слово за слово, он и сболтнул: мол, насчет Ирмы Черкасс все ваши планы в задницу себе воткните, будет моя она и только моя, и от меня же и забеременеет. Он с этой ее беременностью как с каким-то пунктиком носился. У него вообще этих пунктиков было до фига и больше. Но знаете, что самое интересное? Ирма-то его одного из всех нас отличала.
– Фома говорил, что она его боялась.
– Фома дурак был, зеленый еще, не соображал ни черта. Отличала она его, выделяла. Привлекал он ее – тем самым, что про него в городе болтали, тем и привлекал.
– Что, жестокостью, садизмом? Я про собаку сожженную слышал.
– А жестокость женщин возбуждает безмерно, – сказал Самолетов.
– И все же связь какая-то, кроме разной там мистики, между убийством Ирмы и Куприяновой может быть?
– Всех знаете что поразило и новой пищей для пересудов стало? Что Куприянова умерла после того, как Либлинг и Черкасс в город вернулись оба – так нежданно-негаданно.
– А почему вы меня в прокуратуре так настойчиво спрашивали про собаку? – Мещерский посмотрел на Самолетова.
– А разве вы не поняли, не усекли, к чему я вам так долго о нарыве зреющем втолковывал?
– Тогда, пятнадцать лет назад, вы были на танцплощадке в парке?
– Был. Только танцевал не с Ирмой, а с другой. Мало ли их, других-то? Сговорчивых, наших, здешних, которые нос не задирали?
– А потом, уже после убийства, когда тот свидетель Полуэктов так странно пострадал…
– Не я ли это его повесил на карусели? – Самолетов покачал головой. – Такой байки городской про меня еще не слыхали, нет?
– Нет, я не то имел в виду. Тогда ведь еще что-то было, кроме несчастного случая.
– Дети все видели. С одной девчушкой, – Самолетов внезапно понизил голос, – плохо стало. Маленькая такая, как птаха. Я и не знал, что они такие нимфетки бывают в этом возрасте. Пока нес ее в больницу, обдула меня всего, как младенец, напрудила под себя со страха…
Мещерский смотрел на него во все глаза.
– Красавица теперь выросла. Красавица Кира. – Самолетов повернул голову к окну. На том конце площади был виден салон красоты «Кассиопея». – Работает теперь, только не у меня.
– А что дети и эта девочка, они что-то видели в парке у карусели, да?
– Мы все одно и то же видели, как Леха Полуэктов на перекладине ламбаду отплясывает. Казнь через повешение. А больше ничего не было, что бы там в городе ни врали, ясно вам?
– Ясно. Только… Я все же понять хочу…
– Что ты хочешь понять? – Самолетов, не отрываясь, глядел в окно – возле салона красоты остановился «БМВ», и из него вышел Герман Либлинг. И позвонил в дубовую дверь. – Ты думаешь, реальность – это там, откуда ты приехал? В Москве вашей реальность? Или за бугром, в Европах? Нет, ошибаешься. Реальность – это то, что здесь, а не там. Самая настоящая, самая главная и единственная реальность. Связь все ищешь? А знаешь, что у нас в городе говорят? Все, что творится здесь с тех самых пор, – все эти смерти, все эти страхи ночные и глюки, вся эта наша реальность оттого такая, что… нечисть в городе завелась. Покоя нечисть не знает. Мстит всем подряд – мстит живым мертвая тварь, оттого что убийца ее до сих пор не наказан, на свободе гуляет.