Предсказание
Шрифт:
— Успокойтесь, маленькая леди. Успокойтесь. Разве я уже не сказал, что не причиню вам вреда?
Несмотря на то что он провел много времени на ветру и морозе, пахло от него виски, сигаретным дымом, порохом и болезнью десен.
Он включил лампочку под потолком.
— Впервые за долгое время в моем сердце ожила надежда. И это такие приятные ощущения.
С неохотой она повернулась к нему.
Доброе и радостное выражение его лица никак не вязалось с мукой в его глазах. Казалось, что улыбку эту просто
Почувствовав, что она видит страдание в его сердце, мужчина на мгновение позволил лицу измениться, но тут же и без того широкая улыбка стала еще шире.
Она бы пожалела его, если бы он не пугал ее до смерти.
— Не пытайтесь схватить винтовку только потому, что она лежит у вас на коленях, — предупредил мужчина. — Вы не знаете, как ею пользоваться. Можете поранить себя. А кроме того, я не хочу бить вас по лицу, вы же мать моего мальчика.
Сирены материнской тревоги Лорри завыли, когда мужчина упомянул о ее ребенке, стоя у «Эксплорера». Теперь тревога эта только усилилась.
— Что вы такое говорите? — спросила она и поморщилась, услышав дрожь в своем голосе.
Если бы на кону стояла только ее жизнь, она смогла бы сыграть в бесстрашие. Но она носила под сердцем младенца и не смогла скрыть страх за судьбу невинной крохи.
Из кармана пальто мужчина достал маленький черный кожаный пенал, расстегнул три «молнии».
— Вы отняли у меня моего сына, моего единственного ребенка, — ответил он, — и я уверен, вы первой признаете, что теперь должны отдать мне вашего.
— Вашего сына? Я не знаю вашего сына.
— Вы отправили его в тюрьму на всю жизнь, — в голосе слышались здравомыслие и доброжелательность. — И ваш муж, неблагодарное отродье Руди Тока, изувечил его… теперь он не может зачать ребенка.
Услышанное потрясло Лорри..
— Так вы… Конрад Бизо?
— Тот самый и единственный, долгие годы находящийся в бегах и зачастую лишенный возможности демонстрировать свои таланты, но все равно клоун в сердце и достойный славы.
Он откинул крышку пенала. В ней, в соответствующих углублениях, лежали два шприца и ампула с янтарной жидкостью.
Хотя лицо мужчины показалось ей знакомым, он не очень-то напоминал фотографии из газет августа 1874 года, которые сохранил Руди.
— Вы не похожи на самого себя.
Улыбаясь, он кивнул.
— Да, конечно, двадцать четыре года изменят любого мужчину. А известность заставила меня провести долгий период времени в Южной Америке, вместе со споим сыном Панчинелло. Там мне сделали несколько пластических операций, чтобы вернуть анонимность.
Он освободил от упаковки один из шприцев. Острие иглы зловеще блестело в тусклом свете маленькой лампочки
Хотя Лорри понимала, что убеждать в чем-либо этого мужчину, руководствуясь здравым смыслом, столь же бесполезно, как и обсуждать достоинства музыки Моцарта с глухой лошадью, она сказала:
— Вы не можете обвинять нас в том, что случилось с Панчинелло.
— Вина — это такое жестокое слово, — в голосе звенела искренность. — Нам нет нужды говорить о вине. Жизнь для этого слишком коротка. Дело сделано, какой бы ни была причина, и теперь за содеянное нужно заплатить справедливую цену.
— Что значит — какой бы ни была причина?
Бизо продолжал кивать и улыбаться.
— Да, да, у нас всех есть свои причины, и, конечно же, они были у вас. Кто я такой, чтобы говорить, что вы были не правы? Не нужно никого судить, обвинениями ничего не добьешься. У любой истории всегда есть две стороны, а иногда и десять. Важно лишь то, что сделано. Моего сына отняли у меня, его изувечили и тем самым лишили меня внуков, наследников таланта Бизо. Поэтому я имею полное право на компенсацию.
— Ваш Панчинелло убил многих и собирался убить нас с Джимми! — с жаром воскликнула Лорри, не в силах тягаться веселостью и добродушием с Бизо.
— Да, все вроде бы так, — Бизо ей подмигнул. — Но я гарантирую, мисси, тому, что написано в газетах, верить нельзя. Правде никогда не попасть в печать.
— Я не читала об этом в газетах, я все видела своими глазами!
Бизо улыбался и кивал, подмигивал, улыбался и кивал, с его губ даже сорвался смешок, он еще раз кивнул и занялся шприцем.
Лорри поняла, что этот человек мог держать себя под контролем лишь благодаря наигранной веселости, пусть искренности в ней не было ни грана. Без этого фасада психика его развалилась бы мгновенно. Жалость к себе и ярость вырвались бы из узды. Лишившись самоконтроля, он тут же убил бы ее и ребенка, которого так хотел заполучить.
Под этими улыбками и смешками скрывался дикий, жаждущий крови зверь.
— Что это? — спросила она, глядя на ампулу с янтарной жидкостью.
— Легкое успокоительное, сок грез.
Руки у него были большие, грубые, но и ловкие. Как заправский врач, он вскрыл ампулу и наполнил шприц жидкостью.
— Этого делать нельзя, — запротестовала она. — У меня схватки.
— Волноваться не о чем, дорогая. Это очень легкое успокоительное. На ребенке не отразится.
— Нет. Нет, нет.
— Дорогая моя, у вас только первая стадия родов, и она продлится не один час.
— Откуда вы знаете?
Он опять хохотнул, подмигнул Лорри.
— Дорогая моя, должен признаться, я поступил дурно. Неделю тому назад поставил подслушивающее устройство в вашей кухне, еще одно в гостиной и с тех пор слышал все ваши разговоры из дома Недры Ламм на другой стороне шоссе.