Предсказания китайского печенья
Шрифт:
Говорила, что не хочешь выходить замуж, что тебе удобней меня встречать и провожать, что необременительные отношения на расстоянии — лучший вариант взаимоотношений мужчины и женщины. Никто никому ничего не должен. Твои слова?
Я утвердительно кивнула головой.
— А я, дурак, соглашаюсь и корчу из себя того, кого, по твоим словам, ты хотела иметь! — Янис в непонимании развел руками. — Какого же черта ты собираешься выходить замуж, к тому же за другого мужчину! Что изменилось? — он не дал мне ответить на заданный вопрос, нервно двинув стулом, продолжил. — Хотела и раньше?
Так сказала
— Янис, прости меня. Но я не обманывала тебя. Мне действительно было так удобно.
Ты приезжал, уезжал…
Он прервал мои оправдания:
— А в это время, другие, более сообразительные и настойчивые… Продолжать?
— Хочешь обидеть? Никого у меня прежде не было. Это случилось три недели назад, — ответила я.
— Какое продвижение за три недели! Познакомились, слюбились, и замуж сговорились!
А сейчас-то, этот человек-ракета, где?
— Уехал в Париж, — проговорила я тихо.
— Недолго музыка играла… Дорогая, я тебя не узнаю, ты никогда не отличалась легкомысленностью. Рушишь наши отношения ради мимолетного романа?
Вот тут-то и взыграло ретивое. Посыпалось как из рога изобилия. Оправдания вперемешку с утверждениями о внезапной, поразившей как электрический заряд, любви. Янис зло усмехался, слушая меня.
— Красиво. Только в этой сказке нет места для меня. А я как же, Неле? Ты меня считаешь бездушным, неспособным на чувства эгоистом? Если я скажу, что люблю тебя с первой нашей встречи в том проклятом кабаке, это может что-нибудь изменить?
— Умоляю Янис, отпусти меня. Три года нам было хорошо вместе, но о любви ты заговорил лишь сейчас. Это ревность, не любовь.
— Да, пусть ревность. В конкретном случае, ревность есть производное от любви и обиды, — он пододвинул чашку к себе, но не сделал и глотка. — Я твой первый мужчина, и это не пустой звук.
— Прости меня, — я протянула руку к его пальцам, но прикоснуться не решилась. — В самом деле, прости, Янис. Не вышло бы у нас…
— Не перехитри себя! Предлагаю, — он решительно сжал кулаки, — брось эти фантазии, выходи за меня. Скоро Латвия будет для вас также недосягаема и привлекательна, как и Франция. Клянусь, не вспоминать, что между вами произошло.
— Да, только я забыть не смогу.
Звук пощечины всколыхнул сонную атмосферу кафетерия. Кроме нас посетителей не было, и буфетчица, привлеченная нашим бурным объяснением, оторвалась от кроссворда и сердито спросила:
— Ты чего, парень?!
— Сучка, — Янис схватил меня за шею и пригнул мою голову к столу. Щека горела от удара, слезы стояли в горле, было страшно и очень неприятно касаться лицом поверхности стола с лужицами выплеснутого кофе.
— Видно хорошо он тебя трахал. Не трепыхайся, шлюха, ты же любишь, когда я обращаюсь с тобой жестко, — он сильнее сжал пальцы на моей шее. — Как говорил маркиз де Сад: «Немного боли никому не повредит». Посадить тебя на короткий поводок надо было давно, а я, как дурак, цацкался с тобой, политесы разводил.
Лежать, сука!
Буфетчица, видя такой разворот событий, вышла из-за стойки и, подбоченившись, завопила:
— Сейчас милицию позову!
Янис продолжал удерживать мою голову, больно сдавливая шею. Молоточки стучали в висках,
— Отпусти девку, кому говорят! — буфетчица, грозно выпятив грудь, но все-таки с осторожностью, приближалась к нам.
Янис отпустил меня, напоследок больно стукнув виском о мокрый пластик.
Наклонился к моему уху:
— На коленях приползешь ко мне, когда твой кобелек тебя бросит. А я еще посмотрю — принять тебя или нет? Как просить будешь. А придется много просить.
Янис брезгливо отодвинулся и, бросив на стол купюру, вышел из кафетерия.
С мужской агрессией направленной лично на меня я сталкивалась впервые. За мою маленькую жизнь мне никогда не причиняли боль — за исключением сексуальных, на грани, игр с Янисом, никогда не унижали меня, тем более в присутствии третьего лица. Меня любил и лелеял папенька, окружающие меня мужчины относились с вниманием, и всегда дружелюбно. Проявление симпатии выражалось во флирте, комплиментах, маленьких подарках, и высказанных словами надеждах на продолжение отношений. Никогда мне еще не признавались в любви и не выражали желание таким звериным образом. Ударил меня! Вел себя как капризный мальчишка, у которого отняли игрушку — не моя, так сломать ее! Было ужасно неудобно перед буфетчицей, за пролитый кофе, за брошенную, как гулящей, купюру, за растрепанные волосы и промоченный в кофе воротник блузки. Захотелось взглянуть на себя в зеркало, но не посмела попросить буфетчицу, и, извинившись, поторопилась покинуть кафетерий.
В огромные витрины кинотеатра «Рубин», где висели аляповатые афиши, нарисованные пьянчугой-художником Петькой Дубовым, светило солнце — из них, как из зеркала, на меня смотрело отражение, которого ожидала, но и боялась увидеть. Покрасневшая, даже припухшая щека и синяки на шее. Нахлынули слезы обиды и жалости к себе. Не часто ли я стала плакать, хоть и зарекалась Аллочке? Куда ж я теперь с такими побоями? Носа из дома не высунешь, да и родителям придется объяснять.
Представила злорадствующую Лерку, и подумала, что лучше бы исписали подъезд.
Захотелось завыть и отчего-то по библейски посыпать голову пеплом.
Четыре дня я врала Анри — у меня и вправду болело горло, но не от простуды. Свой позор я приняла как великомученица, без оправданий себя. Янис выглядел жертвой обстоятельств, а я — спровоцировавшей конфликт безжалостной стервой. История в такой интерпретации понравилась Аллочке, она несколько раз просила меня пересказать, как Янис жалел, что не относился ко мне более жестко, и грозил заставить ползать на коленях и умолять принять меня назад. Уж не знаю, какие картинки рисовались в ее мозгу, но Аллочка, хватаясь за сердце, вскрикивала:
— Вот это любовь! Отелло! Не то, что твой Анрюшка — муси-пуси!
— Участь Дездемоны не радует меня, — поспешила я сообщить разошедшейся Аллочке.
— Подумаешь, придушил немного. Ты тоже хороша, не могла пилюлю подсластить.
— Не ты ли, подруга дорогая, называла Яниса лопухом и считала, что он переживет наш разрыв? — возмущенно спросила я.
— Ага. Как обухом по голове. Приласкала бы последний разочек, глядишь, он и доволен. И вправду, вдруг вернуться надумаешь, так в открытые объятья все ж приятней, чем ползая на коленях.