Предсказания

Фандеева Лилия

– В то, что за перекрестком, где светофор, – шмыгая носом, ответил сын.

– Тогда успокойся и идем. Давай портфель и руку.

Они просидели в кафе больше часа. Сначала ели пирожные с колой, потом мороженое из красивых вазочек.

– Мама, а можно взять немного пирожных к чаю на ужин? – спросил Костя.

Даша попросила пирожное на вынос разных видов и названий. Их принесли в коробке под торт, которую перевязали прозрачной лентой. По пути они зашли в продуктовый магазин, где купили продукты на ужин и завтрашний день. Поднимаясь в квартиру, на площадке они встретили свою соседку Веру Васильевну, мать Светланы.

– Как же Вы Даша будете управляться и с работой и с учеником? – спросила она участливо.

– До 24 сентября я пошла в очередной отпуск,

а дальше не знаю. Мне на работу к восьми, добираться минут сорок, школа до 12, а я до 16, опять же дорога. Как не крути, даже продленка не спасает. Парень он у меня самостоятельный, сможет и погулять, и уроки сделать, а вот обед разогреть доверить боюсь. А ночные дежурства? Как его одного оставлять на ночь, кто отправит в школу?

– Ты особо голову не забивай. Светлана у нас в декрет собирается, так мы решили Алексея устроить в нашу школу, будем с ним жить и учиться здесь. Будешь заводить по утрам к нам. Обедом накормлю или разогрею, как захочет. Подружатся – будут и гулять вместе, и уроки делать. После работы, будешь забирать сына домой. Согласна?

– Вера Васильевна, я даже мечтать не могла об этом. Вы нас так выручите, – со слезами на глазах сказала Даша.

– Не плач! Все наладится, – успокаивала она Дашу.

– Ну а ты герой, согласен на нашу дружбу и помощь? – обратилась она к Косте.

– А куда мне деваться. Выбора у меня пока нет, – сказал Костя серьезно.

– Да, парень совсем взрослый, он и сам справится, я только немного первое время помогу, – сказала Вера Васильевна, чтобы поддержать парня.

– Вера Васильевна, зайдите к нам, мне нужно что-то решать с вещами мамы. Может, посмотрите? – попросила Даша.

Вера Васильевна забрала все вещи, лежавшие на кровати родителей, вместе с обувью.

– Я посмотрю дома, что подойдет – возьму, не подойдет и не продастся, отдадим даром. Шубу и пальто можно сдать в комиссионку, продадут хотя бы за полцены.

– Вера Васильевна, а кто такой Лев Борисович? Что он за человек? – спросила Даша. Он помог собрать нам письменный стол для Кости.

– Лев Борисович у нас личность засекреченная, интеллектуальная, а посему, как все умные люди странная и непредсказуемая. Он очень хороший человек, а то, что снаружи – это маска, ему так проще. Ничего, ни кому объяснять не надо – тихий любитель выпить, брошенный детьми. Может, этот образ ему навязали, может, это его легенда. Он не говорит всей правды, а я и не спрашиваю. Ходим в гости друг к другу по-соседски.

– Вера Васильевна, а кто из Ваших знакомых читает по-немецки? – спросила с надеждой Даша. – Мне очень надо перевести один текст.

– Кажется, Лев Борисович говорит на немецком языке, а вот читает или нет, не знаю, но книги, первоисточники, я у него видела. Давай я унесу все это добро к себе, заберу Лешку с улицы к вам и позвоню Леве, все и узнаем.

Вера Васильевна вместе с Лешей вернулась минут через десять, и почти сразу раздался звонок в дверь, пришел Лев Борисович. Мальчишки ушли в комнату Кости, а гости прошли на кухню.

– Что случилось у Даши на этот раз? Инструменты я не захватил, – пытался шутить Лев Борисович.

Даша протянула ему тетрадку.

– Попробуйте прочесть, а мы пока чай заварим свежий. Я перевела со словарем, кое – что поняла, но мне надо быть уверенной в правильности.

Лев Борисович открыл тетрадку и начал медленно, без звука шевелить губами. Прошли не менее пятнадцати минут, и он прочел текст повторно. Даша отнесла мальчишкам чай и пирожные, сахар и салфетки. Друзья занимались делом.

– Ну, что я могу сказать дамы, все очень серьезно, можно сказать даже трагично. Первые страницы дневника обычные конспекты, а вот с четвертой идет сам дневник. Читать? « 1945 год. Меня зовут Андрес Штоль. Я уроженец Дрездена и родился в 1931 году. Моя мать, Анна Винер родом из России, но в 1910 году вместе с родителями выехала в Германию, где вышла замуж за Отто Штоль. Я старший ребенок в семье и имел брата Генриха, рожденного 5 сентября 1935 года, и сестру Эльзу 3 марта 1938 года. Мой отец, врач по профессии был призван

в армию в 1941 году и погиб в 43. После гибели отца нас выселили из квартиры и города на небольшой хутор к дальним родственникам отца. Это было не лучшее время в нашей жизни. Выполняя работу батраков, мы чаще всего оставались голодными и тогда, я начал воровать. Вор, конечно, из меня вышел плохой, и крал я лишь продукты, но брат и сестра меньше голодали, а меня, ни разу не поймали за руку. День 5 марта 1945 года стал самым страшным днем в моей жизни. Город и окрестности бомбили не переставая, укрыться было негде. Мы бежали, падали и опять бежали, а вокруг много тел и среди них мама, Генрих и Эльза. Казалось, мама хотела закрыть их собой. Я кричал, плакал, пока не потерял сознание. Не знаю, сколько прошло времени, но я увидел лица, которые сказали: – « Этот еще живой». Очнулся я в русском госпитале. Постепенно приходя в себя, я понял, что лучше всего молчать и может, тогда меня не тронут. Планируя побег, я не знал, что моя сломанная нога не позволит мне этого сделать. Ночью я спал с куском одеяла во рту, чтобы не закричать во сне по-немецки. Русский доктор перевел меня к себе за ширму через три дня. Он ни о чем меня нем спрашивал, только сказал: – « Не разговаривай ни с кем и больше ешь, тебе нужны силы». Вот, где пригодились мамины уроки. Я стал вспоминать то, чему она нас учила и уже через день, как мог, рассказал доктору все. Он спросил, поеду – ли я с ним в Москву и хочу ли стать его сыном. Я не думал долго, я не знал, жив ли дядя Пауль, брат отца, у которого было четверо детей, но я знал, что моей семьи больше нет, и я согласился. Я не знаю, как ему это удалось, но сразу я стал его племянником, сыном его брата, а потом уже в Москве сыном – Барышевым Андреем Ивановичем. Семья его приняла меня по своему, дочь с интересом, а жена равнодушно, даже враждебно. Самое трудное было выучить правильный русский язык, правописание. Сталина, так звали мою названую сестру, учила меня по букварю. Так я выучил буквы, научился складывать их в слова и писать. Свою новую биографию я выучил наизусть, а в школу я пошел только через год. Мне не пришлось оправдываться, когда я путал слова или усиленно вспоминал правильность их правописания или произношения, но и немецкий мне приходилось «забывать». У меня в деле лежала справка о ранении и контузии, которая давала право на эти «ошибки».

1949 год. Я окончил школу, и стал слушателем военно-медицинской академии. Теперь мы видимся с отцом только на каникулах. Я очень скучаю за ним. Он стал мне другом, наставником, он любит и заботится обо мне, как заботятся о своих детях. Дарья Васильевна относится ко мне уже не враждебно, но сдержано, мы стали реже видеться. Я ни разу не видел на ней мамин «ландыш», который я подарил ей от чистого сердца. Отец предлагал свою помощь, но я отказался. Я прожил в Советском Союзе восемь лет и понимал, чем может обернуться даже малейшее сомнение в родстве. Решил, чем дальше я окажусь от Москвы, тем будет лучше. Лучше, прежде всего, для отца.

1953 год. Я уезжаю в далекую Сибирь, не на Север, а именно в Западную Сибирь. Чисто географически – это сразу за Уралом, разделяющим Европу и Азию. Буду служить в госпитале. Я стал, как отец хирургом.

1954 год. Я влюбился! Влюбился в простую деревенскую девушку из семьи советских немцев. Видимо, это судьба, не забывать свои корни. Таких семей как Машина, очень много. Они живут целыми поселками и деревнями, говорят на своем языке, обучаясь в школе на русском. Мне казалось, что я попал в свою среду, к своим землякам, но отец был дороже и ближе. Теперь я уже муж.

1955 год. У меня родилась дочь! Я очень рад и горд этому событию в моей жизни. Отец приехал к нам в гости. Прошло десять лет и я ни разу не пожалел о том, что стал Барышевым Андреем Ивановичем. Мы даже внешне с ним стали похожи. У нас общее дело, общая профессия, одна семья, нас связывают какие-то невидимые нити и одна тайна. Одно гнетет меня, что не могу положить цветы на могилу мамы, Генриха и Эльзы и сказать, что я их помню. Писать заканчиваю. Жизнь продолжается. Я благодарен судьбе за то, что в моей жизни есть отец и моя семья.