Предсмертные слова
Шрифт:
МЭРИЛИН МОНРО, в девичестве НОРМА ДЖИН БЕЙКЕР, сказала своей горничной Майер, которой врач-психиатр Марианна Крис велела ночью присматривать за ней и не спускать с неё глаз: «Не беспокойся, Юнис, я не выйду из дому». Она и не вышла — рано утром 5 августа 1962 года её нашли мёртвой на гасиенде в Брентвуде, пригороде Лос-Анджелеса, куда она перебралась незадолго до этого. «Ангел секса» и «рог изобилия», как её называли американцы, лежала поперёк кровати абсолютно нагая, даже без бюстгальтера, который неизменно надевала на ночь, и «в довольно причудливой позе». Накрыв тело дешёвым бумажным одеялом, санитары вывезли её в морг. Врач, делавший первичный осмотр, записал в свидетельстве: «Женщина, 36 лет, рост 162 см, объём бёдер 96 см, объём талии 57 см, объём груди 96 см, шатенка, крашенная под блондинку, скончалась от смертельной дозы снотворного». Красивая женщина, популярная киноактриса Америки и «неудачница, сражавшаяся с судьбой», Монро злоупотребляла снотворным с молодых лет: все пузырьки из-под лекарства в доме были пусты. По другой версии, поздним вечером, накануне смерти, актрису посетил брат президента
МАГДА ГЕББЕЛЬС, «первая дама рейха», идеал немецкой женщины, кавалерша «Почётного креста немецких матерей», умертвила шестерых своих детей — мал мала меньше. Все женщины, находившиеся в фюрербункере под разрушенным зданием Имперской канцелярии, на коленях умоляли Магду не убивать детей, обещая спрятать их и спасти. Отчаянная лётчица Люфтваффе Ханна Рейч, посадившая свой связной самолёт «Физелер Шторх» на проспект Ост-Вест, предложила взять их на борт, чтобы вывезти из осаждённого Берлина в Баварию. Но Магда, «самая роковая и самая безжалостная к себе и другим женщина рейха», осталась непреклонной: «Они не должны жить в поверженной Германии». Она лишь попросила Ханну переправить её прощальное письмо старшему сыну Харальду, находившемуся у американцев в плену. Вечером 1 мая 1945 года, после ужина, фрау Геббельс тщательно расчесала детям волосы, переодела их в чистые белые рубашки и дала сильное снотворное, а доктор Штумп-феггер сделал им смертельный укол. «Не бойтесь, дорогие, — успокаивала их добрая маменька Магда. — Это, чтобы вы лучше спали и не слышали этих ужасных разрывов русских снарядов». После чего спустилась в рабочий кабинет мужа. «Всё кончено. Дети мертвы. Теперь наша очередь», — сказала она ему. «Да, нужно торопиться, у нас не так уж много времени», — ответил ей ЙОЗЕФ ГЕББЕЛЬС, рейхсминистр пропаганды, который, после самоубийства Гитлера, стал последним законным канцлером Германии. «Умирать здесь, в подвале мы не будем», — сказала жена. «Конечно же, нет, — согласился с ней муж. — Мы выйдем на улицу, в сад». — «Мы пойдём не в сад, а на Вильгельмштрассе, где ты работал всю свою жизнь», — настояла на своём фрау Геббельс. «Колченогий Мефистофель» в чёрном люстриновом пиджаке, шляпе и перчатках и «спутница дьявола» со смертельной бледностью в лице направились к выходу из фюрербункера, взявшись за руки. Геббельс ещё попробовал горько пошутить со своими сотрудниками: «Мы избавили вас от лишних хлопот и сами поднимемся, чтобы вам не пришлось тащить наверх наши трупы». Магда не смогла произнести ни слова. И они стали медленно подниматься по лестнице. Через некоторое время снаружи раздались пистолетные выстрелы: сначала один, потом, сразу же, другой. Йозеф Геббельс сначала застрелил Магду, потом выстрелил себе в висок. Французский посол в Германии Андре Франсуа Понсе как-то сказал о Магде: «Никогда ещё я не видел женщину с такими ледяными глазами…»
Скандально известный японский писатель ЮКИО МИСИМА, преуспевающий ревнитель национальных традиций, ярый монархист и «последний настоящий самурай Японии», после неудачной попытки государственного переворота обставил свою смерть подобающим ритуалом. Стоя на парапете балкона, он обратился к толпе созванных им журналистов, студентов, солдат и просто прохожих: «Самураи вы или нет? Мужчины вы или нет? Ведь вы воины!» Потом снял ботинки и мундир, надетый на голое тело, опустился на колени, взял в руки короткий самурайский меч и наметил точку в нижней части живота, куда должно было войти лезвие. «Пожалуйста, не оставляй меня в агонии слишком долго», — попросил он своего последователя и ученика Мориту, который должен был, по обычаю, добить его. «Да здравствует император!» — трижды прокричал Мисима традиционное приветствие. И добавил: «Кажется, меня никто не слышал». И «Хха — оо!» — меч с трудом вошёл в плоть. Да и Морита не сумел сразу добить своего учителя. Первый удар его меча пришёлся на его плечи, второй — на его спину, и лишь с третьей попытки меч попал по шее, но очень слабо. Тут уж один из студентов не утерпел, выхватил из рук Мориты меч и одним ударом отсек истекающему кровью Юкио Мисиме голову. На своём письменном столе Мисима оставил записку: «Человеческая жизнь имеет предел, я же хочу жить вечно».
А еще один самоубийца, сорокапятилетний американский чернорабочий, прежде чем свести счеты с жизнью, надавал распоряжений:
«Своё маленькое хозяйство я завещаю матери; Своё тело — ближайшему медицинскому училищу; Свою душу и сердце — всем девушкам; А свои мозги — президенту Трумэну».И
Большой писатель Австрии, великолепный рассказчик СТЕФАН ЦВЕЙГ покончил самоубийством вместе с молодой женой Лоттой в далёком Петрополисе, близ Рио-де-Жанейро (это Бразилия), и в прощальном письме сказал: «Мир моего собственного языка исчез для меня, и мой духовный дом, Европа, разрушила самоё себя. Я шлю привет моим друзьям. Быть может, им доведётся увидеть утреннюю зарю после долгой ночи. Я же, слишком нетерпеливый, ухожу раньше. Бродяга, не имеющий родины, я истощил свою энергию в многолетних скитаниях». И принял большую дозу веронала.
Французский писатель НИКОЛЯ-СЕБАСТЬЕН ШАМФОР, наложив на себя руки, оставил по себе такие слова: «Итак, я покидаю этот мир, где сердце должно либо разбиться, либо очерстветь».
Но вот уж кто расписался по-настоящему, так это пролетарский ПОЭТ ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ МАЯКОВСКИЙ — его предсмертное письмо написано на двух страницах в линеечку, вырванных из репортёрского блокнота: «ВСЕМ! В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сёстры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля — люби меня…» Далее следует просьба к правительству о поддержании семьи: «Моя семья — это Лиля Брик, мама, сёстры и Вероника Витольдовна Полонская…» За этим следуют распоряжения: «Начатые стихи отдайте Брикам — они разберутся… В столе у меня 2000 рублей — внесите налог». И всё такое прочее — на двух страницах! Последней, кто видел его, была актриса Вероника Полонская, последнее увлечение поэта, которую он просил оставить мужа и бросить театр. «Попрощался он со мной неожиданно нежно. Но проводить отказался. Дал денег на такси». После её ухода Маяковский достал из ящика письменного стола револьвер и выстрелил себе в сердце. Полонская услышала выстрел, выходя из парадной двери дома в Лубянском проезде, где жил поэт. «…Я вошла через мгновенье: в комнате ещё стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на ковре, раскинув руки. На груди его было крошечное кровавое пятнышко… Глаза у него были открыты, он смотрел прямо на меня и всё силился приподнять голову. Казалось, он хотел что-то сказать, но глаза были уже неживые…» Говорили, что в барабане «нагана» был всего один патрон. Не похоже ли всё это на игру в «русскую рулетку»?
Последней дневниковой записью другого поэта, итальянца ЧЕЗАРЕ ПАВЕЗЕ, только что получившего престижнейшую литературную премию Стрега, были слова: «То, чего мы страшимся больше всего на свете, непременно случится… Не нужно бояться. Чем сильнее и чем очевиднее становится боль, тем сильнее заявляет о себе инстинкт самосохранения, и мысль о самоубийстве ослабевает. Мне-то думалось, что самоубийство даётся легко. Вон даже слабые женщины совершают их. Просто нужно сменить гордыню на смирение. Как же меня воротит от всего этого. Хватит слов. За дело. Бросаю писать». Чезаре поставил точку, захлопнул дневник и принял смертельную дозу снотворного. Его неразделённая любовь, мало кому известная американская киноактриса Констанс Даулинг, узнав из некролога о смерти Павезе, сказала: «А я и не знала, что он такой великий писатель».
А вот что написала перед смертью блистательная американская поэтесса СИЛЬВИЯ ПЛАТ, которая впервые опубликовалась в восемь лет: «Уметь умереть — это искусство, такое же искусство, как и всякое другое. Я им владею исключительно хорошо. Я владею им чертовски здорово. Я владею им действительно мастерски. Можно сказать, что у меня есть к этому дар». После чего затворилась на кухне и включила газовую плиту. И оставила на видном месте записку с номером телефона: «Известите моего доктора». Но доктора вызвали слишком поздно. Тонкая, легко ранимая натура, Сильвия не выдержала испытаний одного из самых ошеломляющих и бурных любовных романов нашего времени — с британским поэтом Тедом Хьюсом.
Один из родоначальников самурайского сословия, доблестный МИНАМОТО ЁРИМАСА, не только полководец, но и талантливый поэт, за минуту до харакири написал тушью знаменитое пятистишье:
О чём печалиться В конце Сухому пню, На коем никогда Не вырастет цветок?Предсмертную записку марсельского сапожника ШАРЛЯ ШАНГАРНЬЕ, которую тот нацарапал, перед тем как полоснуть себя по горлу сапожным ножом, даже цитировать неприлично. Девяносто четыре слова из 123, написанных в ней, в обществе вслух не произносят и не воспроизводят. Как богат, однако, был словарный запас простого башмачника из Марселя! Ведь говорят же: «Ругается, как сапожник!»
Другой шалун, некий барон РОЗЕНКРАНЦ из Петербурга, оставил после себя такое: «Завещаю своим кредиторам и родственникам: прежде всего хорошенько всмотреться в черты моего лица, чтобы запечатлеть их на долгие времена в своей памяти. Затем взять мои руки и по русскому обычаю положить их крестом на груди, причём большой палец каждой руки вложить между указательным и средним, чтобы получился символический знак отрицания (т. е. кукиш). И то, что будет находиться в моей правой руке, — завещаю своим милым родственникам, а что в левой — моим любезным кредиторам. Чем богаты, тем и рады». И выстрелил себе в голову.