Предварительные решения
Шрифт:
– В целом согласен. Верно. Шлагбаум не нужно: кто его открывать будет? Вместо него расставь на дороге бревна, так, чтоб могли только змейкой медленно подъехать. Пушку оставь, а пулемет перенеси на крышу, мешками с песком обложи. Или вообще найди ствол от авиационной пушки, пусть хоть неисправный, главное, чтобы вид имел внушительный. И еще знаки предупреждающие расставь. Типа «Стой, зона повышенной опасности!» или «Опасность химического заражения!». «Часовой стреляет без предупреждения!» тоже вроде ничего смотреться будет.
–
– Хм. Думай сам, но это скорее по периметру, чем перед КПП. Слушайте, а чего у вас псы на одном месте лежат? Я думал, они бегать должны.
– Так это Гав предложил, говорит, так собак труднее заметить и рассчитать интервалы, когда проскочить можно. Кстати, Командир, не помнишь, кто Борису такое прозвище дал?
– Гы, а если их в белые маскхалаты одеть, то вообще, пока не наступишь, не заметишь.
Барс с Командиром одновременно посмотрели на Казака, который, было похоже, еще находился под впечатлением от полученной информации.
– А что, проверим. Интересная идея. – Барс достал толстую и уже потрепанную записную книжку и быстро что-то черкнул туда.
– Так… старший лейтенант Донских, вдоль периметра, пока мозги не проветрятся, бегом марш!
Проводив взглядом удаляющуюся спину Казака, командир ткнул тростью в сторону скопления инженерной техники:
– А мы потихонечку вон туда прогуляемся. Не торопись, Андрей, тут всего пара километров, а новостей у меня целый ворох.
Подстроиться под шаг опирающегося на трость собеседника Барсу труда не составило.
– Как там наши, Командир?
– Хочешь спросить, не забыли ли еще тебя? Нет. Девки голосят навзрыд, парни украдкой смахивают со щеки скупую мужскую слезу.
– Да ты что! И Пласт смахивает?
– Ерофеич-то? Ерофеич нет, он сокрушается, что мало чему научить тебя успел, и дрын свой ясеневый при этом в руках вертит. А если серьезно, ты же видел, из самолета в машину твою зеленую мешки перекладывали. Там и письма для вас, и корзина с пирожками, и подарки всякие. Вообще, люди почему-то решили, что вы не к цивилизации поближе уехали, а минимум, как челюскинцы, на край света. Сам потом посмотришь.
– Хорошо.
– Тяжело без вас, кто остался, зашиваются, и я не могу на базе чаще быть. Сейчас наверху такие движения идут, титанические, я бы сказал. Пока результаты не видны, да и неясно, куда кривая вывезет, но чтоб вывезла в нужную нам сторону, приходится соответствующие усилия прилагать.
– Ясно. Я тоже тут верчусь, как в одно место ужаленный. Хорошо с Испанцем мне повезло, вообще не представляю, что бы без него делал. А на стройке у нас этот, как его, триумвират. Казак, Чингиз и Макар втроем еле справляются. Как подумаю, что через два месяца еще двести чужих гавриков приедут, волосы дыбом.
– Справишься. За жизнь вечером народ соберем и поговорим. А сейчас информация для твоих ушей. Слушай и запоминай.
Командиры рефлекторно
– По Геладзе. Оказалось, он кокаинист, так что пел соловьем, сдавая подельников. Следак из военной прокуратуры, который дело вел, говорил, что процесс будет погромче Шахтинского.
– Говорил? А сейчас не говорит?
– Геладзе вчера повесился в камере.
– Он же должен был на Лубянке сидеть!
– Там и сидел, в одиночке.
Барс, пораженный не столько смертью малоприятного ему человека, сколько тем, что произошло это во внутренней тюрьме НКВД, где, казалось, и мышь не должна пищать без особого разрешения, остановился.
– Как это могло произойти?
– Андрей, да откуда я знаю-то. Проведут внутреннее расследование, накажут кого-нибудь. Но дело, считай, развалилось; конечно, кого-то посадят, кого-то с работы турнут. Да, полковника этого, Аспина, в Киев перевели – считай, понижение.
– И что теперь, Командир?
– А ничего. Будем служить, как служили, но ты теперь видишь, насколько тут все серьезно? Постарайся, чтоб больше таких инцидентов не было. И на всякий случай запомни, что в Москве остались люди, которым ты крупно насолил, и эти люди могут достать человека в спецтюрьме НКВД. Вряд ли они что-то против нас предпримут, смысла нет, но зарубочку в памяти сделай.
– Сделаю. И Казаку, и всем остальным втык дам, пусть проникнутся.
– Поехали дальше. У тебя казарма для курсантов на какой стадии готовности сейчас?
– Да в общем-то ни на какой. Хочу сначала мосты, хотя бы парочку, сделать.
– Оставь мосты и все силы бросай на казармы – стены, крыша. И делай навырост, чтоб в случае чего и четыреста человек смог принять.
– Четыреста! Командир, а тренировать где? Мы тут уже по всей границе в колхозы уперлись. Зачем такая спешка?
– В верхах настроения меняются. В войну этим летом все еще не верят. Молотов и практически все промышленные наркомы прямо спрашивают: вы, товарищи, ухи переели? У нас перевооружение в разгаре, а вы план хотите в унитаз спустить. Но в некоторые военные головы все же закрался вопрос: а если вдруг, то насколько мы готовы?
Наверно, меня все-таки выкинули бы из армии, если б не, как говорят капиталисты, мощное лобби. Жуков, Шапошников и Мехлис, скажем так, обеспокоены. Да что Георгий Константинович, даже Тимошенко ко мне подобрел.
– Дела.
Барс остановился перед доской, брошенной на перепаханную гусеницами землю. Которая, в свою очередь, являлась началом разветвленной системы переходов, накрывших грязно-коричневое пятно стройки.
– Тут дальше только гуськом по доске, иначе сразу сапоги потеряешь. Сейчас-то тут получше, что-то подмерзло, что-то утоптали, а вначале не подумали, гусеницами в месиво все превратили. Еще ключ сковырнуть умудрились. В общем, весело было.