Предвестники табора
Шрифт:
— Слышь!..
— Ну чё!
— Завязывай уже копошиться! Уймись. Чё ты делаешь?
— Да какая разница. Хочу и делаю.
— Щас уже старикан придет. Уймись, говорю.
— Ты мне не указывай! Как придет, уймусь.
— Я говорю, завязывай.
Они бы так еще долго пререкались, но вдруг парень в шапочке как-то неожиданно, даже инстинктивно обернулся к лесу.
— Эй… Вотон он.
— Где? — второй парень тотчас приглушил мотор, сплюнул в траву и встал, облокотившись на руль; газовая труба извергла из себя последние дымовые колечки и струйки и заглохла.
— Разуй глаза!
— Да
— Видал как идет! Прям расхристанный крутой перец…
— Ха, ха-ха, — парень с мотоциклом рассмеялся коротко, гадливо, даже как-то уродливо; его открытые глаза еще более просветлели.
— Ну чё, никто не следил за тобой? — прикрикнул парень в шапочке — вдаль, Перфильеву.
Перфильев ничего на это не ответил, по тропке подошел вплотную и продолжал так стоять с полминуты; он улыбался хитро, но в то же время и с оттенком какого-то странного покровительства, смешанного и с непрестанным ожиданием подвоха от тех, над кем это неправомерное (с их точки зрения) покровительство было взято — подвоха, так сказать, в расплату; глубокий узор морщин вокруг глаз и изогнувшиеся черничные губы, с которых как будто того и гляди сорвется восклицание: «У-у ты како-о-ой! Так вот, значит?..»
Парень на мотоцикле, между тем, опять рассмеялся; пониженным тембром.
— Следил?.. Ха, ха-ха. Ну ты скажешь тоже — мы сейчас тут прямо детектив соорудим, — и сказав это, рассмеялся своей собственной шутке уже в полный голос и визгливо.
Первый не обратил на этот хохот никакого внимания, а все рассматривал сторожа.
— Ну ладно, ладно. Здорово уж! — и притронулся к руке Перфильева.
Тот все стоял без движения, но вдруг произнес:
— Ну привет… — так и не меняя выражения лица, бросил взгляд куда-то в сторону, потом переменил позу и вел себя уже более естественно, — привет… Федор.
— Чё он сказал? — парень на мотоцикле вытянул голову; его губы растянулись; глаза опять прояснились, даже засверкали на сей раз; он все прекрасно слышал, но это была его манера — переспрашивать, если говорил кто-то, к кому он относился… неоднозначно — да, так лучше всего будет сказать.
— Федор. Он назвал меня «Федор», — Федор подмигнул.
— Ха, ха-ха. Федор… Евгеньевич! Федор Евгеньевич, — и оба они так заржали, что телам их даже пришлось перегнуться пополам — чтобы избавиться от этого взрывного хохота; у Перфильева зазвенело в ушах.
И все же Федор смеялся чуть менее громко.
— Ну хватит уже, тихо! Успокойтесь, хватит!
И тут смех их иссяк так же быстро, как и появился.
— Ну так никто не следил за тобой?
— Да кому следить-то! Сохраняй простую осмотрительность и все.
— И ты ее сохраняешь, да? — Федор лукаво взглянул на сторожа; потом щелчком пустил окурок в траву.
— Ну а ты думал? Хм… — важно сказал Перфильев.
— Чё, есть новости?
— Новости? Есть… есть… конечно, есть…
— Выбрал? Смотри, чтоб только не как в последний раз — Митек на шухере стоял, стремно было — говорил, даже какой-то прохожий мимо был — так Митек даже в траву шмыгнул. Но пронесло. А в другой бы раз не пронесло.
— Да от такого никогда не застрахуешься.
— Я понимаю, да только добыча не оправдалась, понимашь? — сказал Федор развязно
— Тебе реально показалось, что тебя схватили? — спросил Митек.
— Я о раму ударился башкой, ну, она упала, придавила меня… я конечно подумал, что это кто-то меня уже атакует.
— Ха, ха-ха. Знаешь чё? — Митек повернулся к Перфильеву; это был один из тех редких случаев, когда он обратился к нему напрямую, — он чуть в корыто не свалился от страха, — Митек заржал.
— Да пошел ты, а? Там и не было корыта!
— Ты сам сказал, было!
— Врешь! Не говорил я!..
— Ладно, ладно… — общаясь с этими ребятами, Перфильев часто испытывал ощущение, будто теряет время, но все же не научился еще пресекать их пустую болтовню, когда бы ни потребовалось, — только если уже просто другого выхода не оставалось, — я все понял — вы перестремались. Ближе к делу. У меня обход через час, мне надо вернуться в поселок. На сей раз все будет тип-топ. В этом доме, ну… в нем есть, что взять. Я был там.
— Был? Правда? А чё за дом-то?
Сторож припомнил, что происходило сегодня после того, как объявилась Любовь Алексеевна, — словно бы еще раз взвешивал, стоит все-таки наводить на лукаевский дом или нет.
Завидев его, она не принялась узнавать, побывал ли он уже в сером доме: она знала, что побывал, — «я как раз в это время выпалывала и все видела — как и в тот раз, когда эти ребята мимо проходили».
— То есть они в этот дом все-таки зашли? — говорил Лукаев.
— Да… то есть нет — этого я не видела. Не знаю… но я же и не уверена, что это были те самые ребята, понимаете?
— Какие — те самые? — вдруг вкрадчиво осведомился Перфильев; в свою очередь.
— Ну… которые воруют. Или наводчики — все равно. Какая разница? Я так и сказала председателю, что не уверена. Минут пятнадцать она еще все заново пересказывала, как это было; потом — как у нее зародились «нехорошие подозрения», и она «все мучалась, идти к председателю или нет». Муж ее отговаривал.
— Но это же бездействие, так нельзя. Вон когда в прошлом году у кого-то на третьем проезде сигнализация сработала (мне татарин это рассказал, печник, знаете?) — столько народу было поблизости; и только головы подняли от удивления, посмотрели и все, на том дело и кончилось; никто не пошел даже проверить на участок, случилось что-то или она случайно сработала. Но об этих ребятах недавних — вы же их не нашли, но это тоже не значит, что они никогда в этом доме не сидели и что они не наводчики.
Лукаев предложил ей еще чаю; английского.
— Нет, я же всего на минуту заглянула, мне нужно к Генке сейчас.
— Зачем тебе к Генке?
Оказалось, что на прошлой неделе ее ненаглядный внук Сережа залез в трубу, которая лежит на пестряковском участке, в канаве, — «точнее не залез, а даже принялся по ней лазить, представляете? И всю рубаху себе перепачкал ржавчиной, на спине. Но что рубаха? Рубаха-то черт с ней! Он застрять мог! Вот я и хочу, чтобы Генка пришел да заварил эту чертову трубу».