Преемник
Шрифт:
– Что опять хотел? – спросил по приезду в цех Трынов.
– Мне кажется, у него крыша поехала.
– Он же наглухо отбитый.
– Не в отца. – Подчеркнул я.
– Мацумуро мог быть нормальным мужиком, если бы не стал чиновником.
– Чиновник убил человека. Хорошее название для книги.
Андрей повернул боком последнюю двадцатилитровую канистру и рывками стал подкатывать к моей, на которую я уселся сверху.
– Книги? – ему стало смешно.
– Когда-нибудь Мацумуро выйдет на пенсию и напишет книгу о том, как он стал президентом.
– Из
– А я бы за него проголосовал. – Признался я и был честен в своем выборе.
Подстраиваться – вот главное качество любого островитянина. Умеешь приспосабливаться под условия жизни, погоду и политический строй – ты непотопляемый. Идешь против системы – лучшее, что может с тобой случится, это ты вернешься на материк. Я был точно таким же приспособленцем, как и большинство жителей на этих островах.
В 16.35 мы с Трыновым и лаборанты складывали обязанности в шкафчики для переодевания и ехали к выходу. Подъем на землю был также правильно логически вытроен, как и все передвижение на заводе. Первым уезжал центральный четвертый цех, потом уезжали мы, как самые дальне расположенные, потом уезжали токари и инженеры. Время работы каждого корпуса было разным. Последние инженеры, начинали работать с 9 и завершали день в 18.00. Так все успевали спуститься в «Скалу» без пробок и также без пробок подняться.
После 17 часов наступало время личной свободы. Обычно на выходе мы собирались толпой, человек по 12 и шли в сторону города и уже дальше разбредались по домам. Толпами ходили осознанно, потому что можно было встретить медведя или лису. Бывало, что на одиночек звери нападали, группы не трогали.
После серпантина я свернул на Азовскую и пошел в сторону причала. Море синхронизировалось с ветром и как будто продолжало с ним ругаться. Они не могли что-то поделить уже пару дней, скандал затягивался. Дождь прекратился еще днем, и к вечеру подсушил асфальт и песок. В теплые дни на пирсах сидели рыбаки и на удочку ловили фугу или камбалу к ужину, сегодня пирс был пустой. Смеркалось и в центре города зажигались яркие фонари. Со стороны Вэна плавно по морю скользил луч маяка. Сегодня только он подавал признаки жизни. Осень была комой в которую впадал остров до весны.
Я сел на сухую часть пирса, до которой не долетали волны. Зажмурил глаза, как будто весь день держался и под конец сдался. Не выдержал. Ослаб. Под закрытыми веками скапливались слезы. Стоило их открыть, и они бы потекли по щекам, и может быть, на губы. Отчаяние на вкус соленое.
Мне 35 лет, а я ребенок, который боится признаться себе в страхах перед жизнью. Я ничего не добился, не сделал важных открытий, и смысла в этом существовании по сути-то и нет. Вопросы кружились чайками в голове: Зачем мне нужен был этот остров? Зачем эта работа? Эти люди? Эта жизнь? Мне бы взять и в Японское с разбегу не задерживая дыхания, но на берегу, что-то удерживало. Крепко прибивало ко дну якорем.
Снова забрызгало с неба. Я встал, отряхнул пыль с джинсов и пошел в сторону центра. Единственная к кому мне всегда
ВЛАДИМИР ТОПОЛЬНИЦКИЙ
– Володенька, ты когда уже паспорт свой мне дашь? Сколько можно! – негодовала и делала это ужасающе медленно старинная бухгалтерша тетя Маша. – Я же тебе уже говорила, что без документа не имею права выписывать на тебя деньги. А вы же молодые что, только за деньги и работаете. Вот скажи тебе, что не будет получки, ты и писать откажешься. А не будешь писать- не будет газетенки вашей, а без газетенки я не получу зарплату.
– Да, принесу, теть Маш, забыл.
– И что мне тебя, как писать?
– Володей Топольницким – лучшим на свете журналистом всех времен и народов.
– Сколько же в тебе гордыни, Володенька. Высоко взлетишь, да больно падать будет. Вас вон по очереди ко мне самых лучших приходит. А все лучшими быть не могут.
– Тетя Машенька, дорогая, держи конфетку, – вытащил я из кармана карамельку. Карамельки помогают завести разговор с детьми и женщинами, ну вот иногда еще и задобрить. – Дай подписать и пойду я, а то этот злиться начнет.
– За что тебе тут вообще платят? На работе появляешься по выходным, все время опаздываешь. Как можно опоздать, когда у тебя все по расписанию? Безобразие какое-то. – Монотонно читала морали. Это были бесконечные морали бухгалтерши.
Теть Маша была человеком одиноким, ограниченным в общении, поэтому наши встречи были для нее отдушиной. Выписывая платежки за публикации, она старалась сделать этот процесс длиннее, чтобы поговорить со мной и другими корреспондентами, обсудить новости или слухи, рассказать, какое время было раньше золотое, а сейчас – ну так себе.
– Мы если приходили в 8 утра, то уходили в 5 вечера. И так каждый день. А попробуй опоздать – выговор. Опоздаешь три раза – увольнение. А у вас все легко: захотел пришел, захотел не пришел. Никакой дисциплины. У меня знаешь, как покойный муж сыновей воспитывал? Будил их каждый день в пять утра и по острову круги наматывать пока они не проснуться, а если проснулись, то и день у них заладится. В 9 вечера уже по норкам разбегались. Сопели, как хорьки. Вот это дисциплина, а не вот эти ваши посиделки с семечками. Раньше журналисты другие были – только правду писали, а теперь Мацумуро – вор, Мацумуро – обманщик. А что вам этот Мацумуро сделал – вы при корейцах не жили!
– Так я же только правду, теть Маш.
– Да, где-то наковыряешь, как шпиён кусками, а потом весь Вэн трубит, что Кирилл Семенович – змеевский сын, а он может посланник, чтобы сделать нашу жизнь на островах лучше.
– Так этот ваш спаситель крышу мне залатать не может, что не дождь, то мне на голову.
– А что ему до твоей крыши? Он что обо всех думать должен? – сердилась она. – У него дел по горло, а еще и ты тут со своей крышей. Не один такой! Подписывай!
Кинула она бумажку на стол.