Преемник
Шрифт:
Из серо-белой подушки облаков вырвалось солнце — лучи его, подобные массивным колоннам, надёжно встали справа, на поле, и впереди, на дороге. Круглые, жёлтые, как восковые свечи, как сильные пальцы…
— Мне жаль его, — медленно сказал Руал.
(Тебе просто его не достать. Ты силён, но не всесилен.)
— Да… Но мне жаль его. Он похож на меня.
(Он — это ты наоборот. Даже имя.)
— Я знаю… Но мира мне тоже, оказывается, жаль.
Смешок.
(Ты просто боишься.)
Взгляд ушёл. Так внезапно и бесследно, что старик на дороге
Рыжая корова задумчиво щипала траву на обочине. Пастушонок ждал, затаившись в канаве — ждал, пока странный прохожий уберётся восвояси.
Старик ещё раз оглянулся — и двинулся прочь, едва переставляя ноги.
Эти жёлтые цветы не требуют ухода — они, как сорняки, глушат любую траву; Луар знал это, когда ещё весной посадил здесь чахлый жёлтенький кустик. Теперь среди деревьев лежало рыжее, как лисья шкура, пятно — и могила теперь укрыта будто ковром, жёлтый холм среди рощи, кто-то, может быть, обратит внимание — пусть… Никому не запрещено сажать цветы где бы то ни было…
Он сидел в траве, скрестив ноги. Рядом лежал серый плащ.
Впервые за долгое время он наслаждался если не покоем, то хотя бы иллюзией покоя; здесь были он и его непонятный отец, да десяток кузнечиков, да длинная, как чулок, зелёная гусеница; а в отдалении, в ограде кладбища, где покоятся добропорядочные горожане, стояла перед чьей-то могилой красивая девушка в синей косынке на плечах.
Луар стряхнул муравья, залезшего ему в рукав. От этого небрежного расслабленного движения под рубашкой качнулся медальон.
Пёстрая бабочка села на серый плащ. Красивое зрелище — ночной костёр, только вот бабочки сгорают…
Но сейчас день, и мотыльку ничего не грозит. Серая ткань кажется ему огромной пыльной равниной…
Луар провёл пальцами, разглаживая складки. Бабочка улетела прочь, как уносимая ветром конфетная обёртка…
Собственно, он хотел это сделать давно. Там, в кабинете — не решился. В комнатушке, которая служила ему домом, было в том числе и зеркало — но он постеснялся надевать реликвию перед зеркалом, это показалось ему пошлым и смешным…
Ткань скользила. Руки удобно вошли в рукава — точно по росту, и по ширине плеч; он поколебался и накинул капюшон. Цветущий мир оказался как бы заключённым в рамку — серо-стальную рамку из прикрывающей лицо ткани.
Луар стоял, чувствуя, как ветер лениво теребит широкие полы. И ведь точно по росту — видел бы Эгерт Солль…
Жёлтые цветы пахли чуть различимо. Золотые чашечки с коричневыми комочками пчёл, а по краям, там, где жёлтый ковёр смыкался с зелёно-коричневым покровом земли — там могила Фагирры была похожа на ржавеющий медальон…
Пластинка оказалась у Луара в руках. Он сам не помнил, когда успел её вытащить. Солнце било в прорезь, и Амулет отбрасывал на Луарову ладонь маленькую тень с пятном в центре — светлым пятном замысловатой формы…
Он ощутил мгновенное головокружение. Опустился
«Больно?» По Луаровому лицу медленно прокатилась крупная капля пота.
«Не ищи вопросов там, где их нет».
Луар запоздало зажмурился; в его красной темноте загорелись и расползлись пятнами три жёлтых огня. Жгучая боль в ладони — и присутствие собеседника, такое же явное, как солнце и пчелы. Привкус железа во рту…
«Не спрашивай. Ответы найдутся сами».
— Но мне надо спросить, — прошептал Луар, сжимая Амулет в кулаке и тем самым подхлёстывая боль. — Мне нужно…
«Всё, что нужно, у тебя уже есть. У тебя есть он…»
— Он ржавеет…
«Да. Да. Замолви за меня словечко».
Луар покачнулся. Широкий капюшон опустился ему на глаза, заменив голубое небо серым, проведя перед его взглядом новую линию горизонта; посреди этого другого, внезапно возникшего мира Луар увидел высокий дом с крыльцом, и на ступенях дома стоял он сам, в непривычного покроя щёгольской куртке, в высокой шляпе без полей и со шпагой у пояса. Картина резко приблизилась, будто сам Луар был осенним листком, брошенным в лицо юноши на ступенях; налетая на фигуру стоящего и пролетая сквозь неё, Луар успел понять, что нет, это не он, у того человека другое имя…
Потом он увидел низкий потолок, и под ним круглощёкого старика с набором игл для татуировки, и свою собственную руку, лежащую перед ним на столе; рукав был поддёрнут до локтя, рука лежала расслабленно, но ожидание боли выдавало себя «гусиной кожей», и какое счастье, что в подвале холодно и можно списать свою слабость на эту зябкую, пронизывающую сырость… Старик поднимает бровь: зарабатывать на жизнь шпагой — благородно. Но ты не наёмный убийца, сынок, ты — учитель фехтования… И теперь ты принадлежишь к цеху. Теперь ты в полном праве…
Старик преобразился, покрывшись вдруг белым седым волосом, отчего голова его сделалась похожа на выдолбленную изнутри луну; чёрные глазки этого нового старика сверлили, как два буравчика — но на дне их жил страх, и Луар испугался тоже, встретившись взглядом с человеком в сером плаще, светловолосым и светлоглазым, с татуировкой на запястье — знаком привилегированного цеха…
Ответь мне, беззвучно закричал Луар. Зачем?! Зачем ты призвал Мор, зачем ты искал Амулет, ответь мне, ты, зачавший меня в камере пыток, или ты тоже от меня отречёшься?!
Тот, кто стоял перед ним со стальными клещами в пробитой груди, излучал бешеное желание жить. Воля его подобна была железной хватке — Луар отшатнулся, парализованный натиском этой воли:
«Я тебя не оставлю».
— Тогда ответь! — беззвучно закричал Луар. — Или и мне проклинать тебя, кого проклинают все?
Чужой натиск ослаб: «Я не совершил злого».
— Ты?! — Луар оскалился.
«Я не совершил злого. Поймёшь».
Онемевшей щекой он ощутил прикосновение травы. Капюшон соскользнул, открывая его лицо солнцу — и чужим взглядам…