Преемник
Шрифт:
— А Луар его — мечом? — перебила меня Алана.
— Нет… Волшебник-то ещё не договорил. Вот, говорит он, что сделаю я с тобой, и никто никогда не полюбит тебя… И ты никого не полюбишь… Потому что чары мои твёрже стали…
— А Луар его — мечом? — тянула своё кровожадная девчонка.
— Ещё нет. Вот… Чары мои твёрже стали. А расколдовать тебя невозможно… Потому что люди слабые. Люди не умеют как следует любить и как следует ненавидеть — зато они умеют забывать… Навсегда. И люди забудут тебя, Луар…
Алана фыркнула:
— Дурак! Луар его как мечом стукнет…
— Да, —
— А Луар?
— Лёг спать, — я уложила деревянного солдата поперёк стола. — Он устал. Я тоже. А ты?
Алана прислушалась к своим ощущениям.
— И я, — сказала она неуверенно.
— Тогда пойдём, — я поднялась, протянула ей руку — и тут же, проследив за её взглядом, резко обернулась.
Поздно. Тень измождённой женщины отшатнулась и исчезла.
Глава седьмая
Перед выступлением Эгерт собрал свой отряд, намереваясь произнести короткое слово.
Он хотел подбодрить своих бойцов накануне трудного и опасного похода — однако при виде угрюмых либо равнодушных лиц вдруг озлился, и речь его обрела совсем иное направление.
И в лучшие времена полковник Солль горазд был насмешничать; теперь он просто брызгал ядом, хлестал подчинённых едкими и жестокими упрёками, язвил и издевался — и в конце концов горько пожалел, что не погиб во время Осады вместе с последними достойными воинами городского гарнизона… Ибо счастье им, так и не дожившим до великого позора, а потомки их, те, кто носит оружие теперь, годны разве что на посмешище да на расплод…
Тут полковник, осенённый новой мыслью, пообещал обратиться к городскому начальству с инициативой — оскопить наиболее трусливых и глупых стражников, дабы не плодить на земле бездарность. Трое дамочек вольного поведения, традиционно прикреплённых к гарнизону и потому ставших свидетелями Соллевой речи, переглянулись с мрачными усмешками; стражники потели, играли желваками и с ненавистью поглядывали на начальника — ибо друг на друга они смотреть и вовсе избегали.
Наконец, Солль выдохся, с презрением оглядел своё покрытое красными пятнами воинство и приказал выступать.
Стража на воротах отсалютовала товарищам, отправляющимся в поход; закрыв глаза, Солль вообразил ниточки слухов, выползающие из ворот вслед за отрядом… а то и впереди него. Сеть слухов, как круги по воде, вестники и шпионы, пробирающиеся с хутора на хутор, несущие сведения Сове…
Он закусил губу. Если отряд за его спиной казался подобравшимся, злым медведем — то в подчинении у Совы озверевший осиный рой. И нет другого выхода — взять или погибнуть, причём второе лучше, мёртвый Солль вряд ли сможет вернуться в город и арестовать собственного сына… То есть того, кто считался таковым без малого двадцать лет.
Ни с того ни с сего он пришпорил лошадь; бойцы его, ругаясь сквозь зубы, поспешили следом. Сквозь редкие тучи пробилось наконец солнце, осветив расстеленную перед полковником цветную тактическую карту: рощу вдалеке, перекрёсток дорог да отдалённое селение. Даже не закрывая глаз, Эгерт видел теперь и сокрытое горизонтом — зелёный шёлк с вышитыми на нём перелесками
Эгерту снова показалось, что он раздвоился. Что вот он идёт на смертельную охоту — и он же мрачно затаился, собирает вести, поджидает охотника…
Эгерт хрипло крикнул и снова дал шпоры. Те, что ехали за его спиной, проклинали всех на свете сумасшедших полковников.
Сова, как выяснилось вскоре, и не думал таиться. Во всём мире он знал одного лишь охотника — себя; к полудню второго дня пути Эгертовы воины почуяли запах дыма.
Так не пахнут костры, и не такой дым поднимается над печными трубами; угрюмый Соллев отряд безошибочно нашёл дорогу к пожарищу, ставшему к тому времени пепелищем.
Хутор на развилке дорог — всего несколько домов и обширное хозяйство; под копытами лошадей металась с лаем обезумевшая собака. Куры как ни в чём не бывало искали пропитание на истоптанном огороде, бродил растерянный телёнок с обрывком верёвки на шее, большой хлев был пуст, и ветер теребил клочки грязной соломы посреди пустого двора.
Дом сгорел наполовину; огонь почему-то пощадил его и не уничтожил дотла. Труп хозяина, висящий на дереве перед окном, пострадал куда больше — Эгерт глянул и тут же отвёл глаза.
Люди — всего несколько десятков — стояли, сбившись в плотную молчаливую толпу. Их дома и их жизни остались в целости; глядя на обезображенный огнём труп, они смирились с потерей денег и скота, муки, запасов и прочего своего достояния, и только средних лет женщина билась о дорогу над телом девушки лет шестнадцати — щуплой девчонки с широко раскрытыми мёртвыми глазами и бурыми пятнами крови на рваной юбке…
Отряд Солля остановился, сбившись, в свою очередь, в бряцающую железом стаю; хуторяне молчали, глядели исподлобья, решая, чего ждать ещё и от этих — новой беды?
Рыдания женщины на дороге на минуту стихли — и слышно стало, как в траве надрываются, стрекоча, разомлевшие кузнечики.
Женщина на дороге подняла лицо; в какой-то момент Эгерту померещилось, что глаза их встретились — но то был самообман, женщина не видела никого и ничего, и Солль с его вооружённым до зубов отрядом был для неё так же безразличен, как эти кузнечики…
Хуторяне смотрели. На стражников, на женщину, на кидающуюся под копыта собаку и на чёрный обезображенный труп.
Тогда полковник Эгерт Солль вскинул над головой руку, повернул коня и поскакал, увлекая по горячему следу свой онемевший отряд.
Ночь положила конец преследованию.
Сова — а Эгерт скоро уверился, что сидит на хвосте у самого Совы — неприкрыто издевался. Разбойники уходили врассыпную — уведённый с хутора скот непостижимым образом потерялся среди больших и малых поселений, жители который клялись чем угодно, что никаких разбойников не видели ни разу в жизни. Озверевший Эгерт закатил оплеуху здоровенному парню, который явно лгал, бегая глазами — парень охнул, облился кровью и жалобно запричитал о доле земледельца, землепашца, которого всяк норовит обидеть…