Преимущества и недостатки существования
Шрифт:
Профсоюзник замечает Будиль и смотрит на нее внимательным долгим взглядом:
— Где-то я тебя видел.
— Да?
Он подходит ближе, наклоняется вплотную к ее лицу:
— Мы не знакомы?
Будиль не отвечает.
— Сколько тебя зовут? Я здесь часто бываю?
Будиль поднимает палец, это значит, Нина должна принести резервное шампанское из холодильника. Нина приносит, оно должно быть хорошим. Через открытую дверь туалета в гардеробе она видит, как бабушка утешает оскорбленную женщину, а в это время дама с прической блюет в раковину, и она терпеливо
Будиль и Нина незамеченными покидают общество и садятся под яблоней в темноте. Трава скользкая и прохладная.
— Агнес спит?
— Спит. Аду позвали домой, и Агнес легла. Она молодец.
— Она, друг мой, принцесса.
— Да.
— Даже слишком принцесса.
— Что?
Дует слабый ветер с берега, море блестит, если не сопротивляться, можно выскользнуть прямо на воду.
— Спасибо, Будиль. Ты мне помогла.
— Мне самой приятно, друг мой, очень приятно.
— Я тебя люблю.
— Я знаю, Нина. Я тоже тебя люблю.
— Надеюсь, так будет всегда.
— Это — чувство, которое не проходит.
Как корабли, любимые морем, лодки, от которых море напоминает пещеру.
— Но я немного беспокоюсь, — говорит Будиль.
— За что?
— За тебя, дружок.
— Да?
Раздается звон бьющегося стекла, в доме кричат.
— Ты неосторожна, Нина, и не умеешь предвидеть.
In vino veritas
Из столовой доносится оглушительный грохот. Нина бежит через лужайку, а Будиль вынуждена покинуть мирное местечко под деревом. Профсоюзный деятель накинулся на мужчину в конце стола, который еще до атаки скорее лежал, а не сидел на стуле, на стене за ним чудесная полоса на обоях. Он его спровоцировал, слышите, вы, украл у него неразведенную женщину:
— Ах ты, скотина!
Скотина лежит на полу, у него разбиты очки, он защищается от ударов руками, регент оттаскивает профсоюзного деятеля за одну руку, но получает тычок в подбородок другой и падает, ударник собирался вмешаться в бой, но передумал, увидев, к чему все идет. Женщины кричат:
— Он рехнулся! Он псих!
— Нет, — подавленно замечает Будиль, — он просто романтик!
Терпение ее достигло предела. Длинными пальцами правой руки она хватает профсоюзника за ухо, сжимает его и тянет вверх, слезы выступают у него на глазах, и перекошенный рот издает: ой!
Держа мобильный в левой руке, она вызывает такси и просит приехать скорее, — дело срочное, добавляет она для пущей убедительности. Разговаривая с диспетчером, она выводит всхлипывающего мужчину за дверь и сталкивает его с лестницы:
— Вон! Мелкий человечишка, ты плохо себя ведешь. Иди домой пешком!
— Пешком? — заикается он.
— Это я образно, кретин.
Она бросает ему вслед рубашку и приказывает одеться.
Смущенный, он надевает рубашку.
— Я сделал что-то нехорошее?
— Да!
— Ой-ой-ой!
Он жалобно хнычет:
— Лучше мне не жить.
— Да уж, так было бы лучше и для тебя, и для нас.
Вслед за такси приезжают журналисты на своей
Будиль с яростью отправляет их прочь, закрывает двери, окна, гонит народ в кровать, выключает музыку и убирает бутылки. Через час уборки и цыканья сама Будиль предпоследней отправляется спать.
Только Нина не может спать, только Нине надо ходить по дому, прибирать, крадучись в темноте, пока все не будет чисто и готово к восходу солнца. Она водит по столам тряпкой и пьет за то, чтобы стало достаточно темно, притом достаточно быстро. Все равно, куда бы мы ни отправлялись, мы не успеваем найти то, что искали. Комнаты чистые и пустые, но она не может вырваться из них и подняться к себе. Она еще не спала внизу, она еще не заключила с ними окончательного мира, не благословила своим сном ни столовую, ни библиотеку. Она открывает двери, чтобы уловить ночной запах и услышать шум листвы, забирает свое одеяло, раздевается и ложится на диван в окружении томиков Осхильд Бренне.
Она предчувствовала, она знала. Она думала: хватит ли у меня сил, доживу ли я до утра. Все так гнусно. Темно. Чужой запах. Мертвящая тяжесть плоти, рука зажимает рот. Будто стволы деревьев опрокинуты на ноги, на грудь, на руки. В глазах темно и пляшут точки. «Есть еще бревна на свете, и лесные склады еще есть…» Есть еще спящая сила в земле, тайная сила, которая будет продолжаться в роду, сковывающая тело, как железо, прижимающая его вниз, так что оно оседает, теплое, влажное, удушающее, полное крови, под ним не пошевельнуться. Ткани и острые маски на коже, врастающие в нее навечно. Напряженный, немелодичный и жестокий ритм, слюна в лицо, свежая, похожая на бальзам, как у детей, обычно все происходит быстро, скоро пройдет, у нее сердце животного, которое знает, что случится, прежде, чем его забьют, но идет куда указано и умирает, потому что готово заплатить цену за жизнь, зная, чего она стоит…
Приходит Будиль, она неожиданно возникает перед ней, потому что Будиль вся слух и зрение и слышит то, чего не слышат другие, и стон, застрявший в горле, и шаги, о которых другие не подозревают, и мышиный писк, она еще раз вызывает такси спокойным голосом, но в этот раз не говорит, что срочно.
Нина этого не помнит, но знает. Вон, говорит кому-то Будиль. Уходи. Вон отсюда. Прочь. Всю дорогу домой, пешком. Говорит тихо, чтобы Агнес и никто другой не проснулись. Это профсоюзник вернулся, догадывается Нина.
— И если мы тебя еще раз увидим, ты — покойник.
Все сухо, он слишком пьян. Грудь исцарапана. Она никогда не будет спать голой. Будиль ведет ее наверх и включает душ, меняет белье, пока Нина в душе, тихо, чтобы Агнес не проснулась. На окнах выступает пар, но не исчезает, и себя не отчистить. Во сне все объясняется само собой, но это искусство нельзя вынести из сна.
Будиль кутает ее в полотенца и ведет в комнату, одевает на нее ночную рубашку через голову, подтыкает под ней одеяло и сидит рядом, пока она не засыпает, спрашивает пару раз: