Преисподняя
Шрифт:
— Знаю. Это все знают, — подтвердил Першин. — Станция «Маяковская».
— А прибыл он с охраной из тоннеля. До этого был в ставке.
— Да, на Мясницкой. Жёлтый особняк, шесть колонн, наверху мезонин, фронтон. Перед зданием сквер, решётка…
— А в подвале ход в тоннель и на станцию! — торжествующе объявил старик. — Есть ещё ветка. Кремль — Внуково! И в Шереметьево!
Першин слышал об этом от разных людей, многие утверждали, что высокопоставленные лица неожиданно и загадочно возникают в аэропорту перед отлётом самолёта, никто не видел прибывших машин, кортежа, свиты… Однажды к Першину привели
Рыская по дворам, пустырям и задворкам в центре Москвы, Першин день за днём открывал для себя замаскированные копры с подъёмными механизмами, скрытую вентиляцию, складированное шахтное оборудование, упрятанные в дома трансформаторы, от которых вниз уходили кабели.
Подозрение вызывал Кривоколенный переулок, где рядом с домом поэта Веневитинова, у которого здесь бывал Пушкин, за железными воротами стоял шахтный копёр. Ход под землю существовал и в Лучниковом переулке, где высокий глухой забор с проволочной сеткой и сигнализацией ограждал старые таинственные дворы, дома и задворки.
Тоннели соединяли глубокие подземелья на Старой площади, где располагались многочисленные бункеры коммунистической партии, с подземными сооружениями Лубянки и Кремля.
Першин проник в широкий, светлый, окрашенный белой эмалью тоннель, который проходил рядом с перегоном Кузнецкий мост — Китай-город: иногда по ночам в тоннеле метро раздвигалась ложная стена, из залитого светом тайного тоннеля подходил мотовоз, принимал из метро загадочные ящики без маркировки и уходил, медленно удалялся, исчезал в сверкающей белизне, как парусник в освещённом солнцем море. Стена въезжала на место, вновь тускло горели фонари, и нельзя было заподозрить, что рядом существует праздничный чертог — подозревать было невозможно.
Сокрушительное впечатление оставляли многоэтажные подземные сооружения Лубянки, способные выдержать прямые попадания многотонных бомб и даже ядерный удар. Вся земля в центре была изрезана на разных уровнях, весь огромный Сретенский холм, в междуречьи Неглинки и Яузы — один из семи московских холмов был пронизан служебными тоннелями и переходами, связывающими огромные залы, бункеры, центры управления, склады и прочие помещения.
В это трудно было поверить, но Першин добыл подтверждение: по соседству с пыльными сумрачными тоннелями городского метро существовали невероятные и неправдоподобные ухоженные подземелья.
«Впрочем, почему невероятные и неправдоподобные? — думал Першин. — А тайные магазины? А санатории, больницы, дачи? А детский сад с бассейном в Малых Каменщиках?»
Он подумал о пешеходах, что торопятся мимо Политехнического музея и памятника героям Плевны у Ильинских ворот, о стариках и влюблённых, посиживающих на живописном бульваре Старой площади, — никто из них не подозревал и не догадывался даже, что находится под ногами.
То был подземный город со своими родниками, артезианскими скважинами, электростанциями, улицами, площадями и переулками, настоящий город, который при желании мог отвергнуть наземную Москву, закрыть наглухо герметичные двери и ворота, включить гидравлические запоры и отрезать, отстранить себя от поверхности, прервать
Со временем о подземном городе забыли бы даже те немногие, кто знал, куцые сведения затерялись бы в секретных архивах, он исчез бы для всех, как древние города в толще земли, и память о нем поросла бы быльём. С той лишь разницей, что древние города давно умерли, а этот продолжал бы жить, не выдавая себя ничем.
«Несчастные наши налогоплательщики, — думал Першин, — вот почему метро себя не окупает. Какая казна это выдержит?»
Фонари освещали круглое нутро тоннеля, цепь их уходила вперёд и исчезала за плавным поворотом. Разведка продолжала движение, спереди доносился тугой хриплый рокот, лица обдувал устойчивый ветерок; по мере движения ветер и шум усиливались, отряд приближался к вентиляционной шахте.
Летом воздух брали с поверхности через входные двери станций, гнали вниз, в тоннели, и удаляли через шахты на перегонах; зимой и осенью воздух поступал в тоннельные шахты, по пути нагревался и на станцию подавался тёплым, чтобы уйти наверх, как пассажир — через дверь.
Иногда режим вентиляции менялся в течение суток в зависимости от погоды, но обычно по ночам воздух с поверхности брали через тоннельную шахту. В рабочее время, кроме вентиляторов, воздух гнали сами поезда — поршневой эффект, как говорили инженеры.
Першин приказал усилить наблюдение, разведчики в любой момент готовы были принять бой. Правда, никто из них в тоннелях не воевал, до сих пор в метро ещё не случалось боя, не было ни пальбы, ни нападений — тишь, покой… Вот только страх окутывал Москву, как густое радиоактивное облако, ядовитый страх, который пропитал каждый камень, проник в каждую щель и травил людей.
Казалось, они готовы к любой неожиданности. И все же первая неожиданность застала разведку врасплох: внезапно что-то переменилось, разведчики не сразу поняли, что стряслось.
В тоннеле стало вдруг тихо, неестественно тихо, тишина ударила в уши, и стало легко, каждый почувствовал облегчение, словно с головы сдёрнули тугую повязку.
Спустя несколько секунд увял дующий в лица ветер, и до всех разом дошло: кто-то отключил вентиляцию. Все невольно остановились и мгновенно изготовили оружие, Першин даже команду не успел подать.
…полная луна отражалась в плоской чаше бассейна, отрытого на месте взорванного храма. Яркое отражение было как горящий зрачок в глазнице: гигантское немигающее око, взирающее посреди города вверх.
В этот час тяжёлая туча наползала на Москву с Воробьёвых гор. По мере её движения мерк лунный свет, точно кто-то затягивал над городом плотную штору — Москву наполнял мрак: ни один фонарь не горел на улицах и площадях.
Непроглядная темень разлилась по набережным и бульварам, окутала Боровицкий и ближние холмы — Тверской, Сретенский, Таганский, повисла над Остожьем, Китай-городом и Зарядьем, накрыла Замоскворечье, Старые Сады и Воронцово поле; мрак навалился на Белый город и Разгуляй, заволок Ивановскую и Швивую горки, Гончары и вдоль Яузы потянулся в Немецкую слободу. Необъятная туча затягивала луну, и мгла, разрастаясь, обложила весь Скородом или Земляной город, текла к заставам и дальше, за Камер-Коллежский вал.