Прекрасная Беатрис
Шрифт:
— Конечно, старина. Я давно мечтал об этом.
«Дзык-дзык-дзык-дзык» — далеко не хрустально прозвенели мои дешевые фужеры.
Мы выпили, и Гастон, все больше воодушевляясь, начал очень толково и подробно рассказывать о преимуществах и перспективах будущей, воссоединенной компании. Алекс кивал, приглаживал или чесал усы, задумчиво произносил: «Хмм», кое в чем спорил; Гастон соглашался или четко, буквально по пунктам, загибая пальцы, приводил более весомые аргументы. Два друга — теперь я хорошо видела, что это именно
И это был совсем другой — Другой — двойной мир. Очень похожий на тот, который бывает у влюбленных — друг в друга — мужчины и женщины. Но не интимно-эротический женско-мужской мир, а исключительно мужской, трезвый, материальный, лишенный всякой расплывчатости и эротики, очень конкретный и жестко-прочный, как надежная стальная опора, именно мужской мир. Ужасно притягательный и возбуждающий для женщины…
Гастон и Алекс существовали сейчас только друг для друга, как бы забыв о существовании остальной части планеты. Они смотрели глаза в глаза с братской, а порой и с отцовской заботой, нежностью, терпением, с гордостью, доверием и пониманием.
Я вдруг перехватила взгляд Кларис на Гастона. В ее взгляде, я уж не говорю о джокондовской улыбке, осветившей ее лицо, тоже сплеталось множество эмоций: гордость, восхищение, радость оттого, что такой человек есть, и оттого, что он рядом, нежность, ласка, желание и доверие… Настоящая гамма чувств! Как в музыке: до, ре, ми, фа, соль, ля, си… Это для ушей, а для глаз — радуга! Я вспомнила! Та самая многоцветная светящаяся дуга, которую я видела во сне, которая струилась из глаз моей сестры в глаза какого-то неведомого парня… Да мало ли что бывает во сне, главное, что наяву — сейчас! — это чудо реально существует! А я? Почему не умею смотреть так я? Почему из моих глаз никогда в жизни не вылетала радуга?
— Принеси, пожалуйста, ту дискету, Беа. Ты знаешь, где она лежит, — обернувшись ко мне, попросил Алекс. — Мне не хочется тревожить кота.
— Что? — переспросила я, плохо соображая, что происходит. Из глаз Алекса в мои определенно что-то хлынуло. Что-то совсем незнакомое, ослепительное и на удивление родное…
— Твой кот спит у меня на коленях. — Алекс ответил совершенно нормальным голосом, но взгляда не отвел. — Видишь?
— Кот? — Чтобы избавиться от наваждения, я зажмурилась на миг, встала, обошла стол — Алекс сидел напротив — и посмотрела на его колени. — Вижу. И давно он тут спит?
— Понятия не имею. Сначала не было, а потом чувствую — тяжесть, и мурчит. А теперь вот спит.
— Правда, спит, — сказала я и погладила кота; Алекс погладил мою руку.
— Разобрались с домашним животным? — из другого измерения
— Не буду вам мешать. — Кларис встала из-за стола и посмотрела на часы. — О, я еще вполне успею привести себя в порядок! Счастливо, Алекс. Пока, дорогой. — Она легко чмокнула щеку Гастона, он с улыбкой ответил тем же. — Проводишь меня, Беа?
— Конечно.
— Я тебя умоляю, — зашептала она в прихожей, — не говори ничего Гастону! И не переживай сама. Честно, я не знаю, что на меня нашло! Все давно в прошлом.
— Ты о чем?
— Ну не дуйся, я же вижу, что Алекс тебе нравится…
— А как ты поведешь машину после шампанского? — перебила ее я, после радуги мне действительно не особенно хотелось вспоминать инцидент с поцелуями. Но и обсуждать какие-либо симпатии не было желания тоже.
— Пустяки! У меня полно жвачки. Стоп. А где моя сумочка?
— На диване или под, — все-таки по привычке съязвила я и вдруг неудержимо, до слез, зевнула.
Сестра пристально посмотрела на меня, шумно выдохнула, но оправдываться больше не стала. А я как нарочно зевнула еще раз! Кларис фыркнула и попыталась что-то сказать, но тоже широко зевнула!
Ее сумочка лежала на журнальном столике рядом с дискетой.
— Какая же ты зараза, Беа, из-за тебя я чуть не вывихнула челюсть!
— Почему из-за меня?
— Ладно. — И Кларис опять зевнула!
— Забудь, — сказала я. — Лично я все уже забыла.
— Постараюсь. Я тебе позвоню. Пока.
— Пока. — Я закрыла за ней дверь и с дискетой в руке пошла в кухню к мужчинам.
— Оказавшись в твоей шкуре, я сразу все понял, — говорил Гастону Алекс. — Все тебя ненавидят, ненавидят и лебезят, когда ты хозяин.
— Неправда, — возразил Гастон. — Перед моим отцом никто не лебезил и никто его не ненавидел. Все его уважали и любили.
— Думаешь, тебя все тоже любят и уважают? — хмыкнул Алекс. — Каждый день, с утра и до вечера?
— Во всяком случае, я на это надеюсь. И ты тоже, старина, что бы ты там ни говорил. Я все для этого делаю, как отец.
— Угу. Как будто я не делаю! А все равно, по их мнению, кретин или, в лучшем случае, Кот в сапогах!
Гастон усмехнулся.
— Мило. А я вот, по-прежнему, Шанте-сынок. Люди есть люди, старина.
— Сплошное жулье и бездельники! Невозможно положиться ни на кого!
— Да со львами легче! Те хоть в клетке!
— И не говори…
— Вот дискета, — сказала я, возвращая их от абстрактных рассуждений о несовершенстве рода людского к действительности. — Только давайте сначала кофе. У меня от шампанского глаза слипаются.
Они уставились на меня и в один голос спросили:
— Устала?
Вернее Гастон заговорил на секунду раньше, потому что ровно столько времени потребовалось Алексу, чтобы послать мне радугу, прежде чем спросить.