Прекрасная Беатрис
Шрифт:
— Пока вы не выплатите кредит, мадемуазель Тиба, никому и в голову не придет вас уволить, — аргументировала вдова.
Известив мадам Экри, вечерами я собирала вещи. Геркулес наслаждался беспорядком и обилием пакетов, коробок и коробочек в квартире. Я подставила стул и сняла кухонные занавески. Это были старые занавески. Они принадлежали моей сестре, а не мадам Экри. Сестра купила их давным-давно, когда, начав самостоятельную жизнь, переехала из родительского дома в эту квартиру. Отношения отношениями, но мне не хотелось бросать занавески
Лишившись наряда, окно превратилось в черный, разлинованный рамами прямоугольник, театрально переливающийся изнутри блестящими струйками. Сразу стали слышнее звуки дождя, неизменного спутника весны в Париже.
— Мырррь. — Геркулес деловито запрыгнул на подоконник и глянул в темноту. — А-а-аа-а, — обернувшись, сообщил он мне об увиденном. — Мяяя-аа-а! — И поскреб лапкой раму.
— Ну и что там? — риторически спросила я. — Что там может быть такого особенного?
— Мяяя-аа-а! — Когти по деревяшке, а заодно и по стеклу.
— Вот уж по стеклу когтить не надо, Геркулес. Хочешь, чтобы я раскрыла окно?
Мой говорящий кот мяукнул утвердительно и заскреб уже обеими лапами. Я выполнила его просьбу. Надо же попрощаться с видом из окна.
В лицо пахнуло прямо-таки морской свежестью, я даже поёжилась, но с наслаждением вздохнула полной грудью, ощутив прикосновение к лицу самых бойких капель. Улица тонула в мерцающей пелене, которая под фонарями распадалась на отдельные серебряные ниточки; по проезжей части приглушенно промелькнуло несколько автомобилей, рассыпавших за собой свет габаритных огней, а на обочине — напротив моего подъезда — одиноко темнел силуэт машины. Я всмотрелась. «Порше». У кого-то гости, подумала я, никто из соседей не оставляет на ночь свой транспорт у подъезда.
За моей спиной зазвонил телефон. Я вздрогнула. И кот завопил тоже. Не знаю, что произошло раньше — я вздрогнула или завопил кот, но я не сомневалась в одном: все это уже было со мной раньше! Я дотянулась до трубки, не отходя от окна.
— Слушаю. Слушаю вас! Говорите, я вас слушаю.
— В общем… — Глубокий вздох. — В общем, я хотел сказать… Опять дождь идет!
— Да… Дождь…
— Угу. Просто ливень какой-то! А что ты делаешь?
— Я? Я переезжаю… — В трубке — молчание, за окном — темнота. — Я тоже соскучилась, Алекс!
— Ма-а-а-я-я-а-а-а! — подтвердил в темноту Геркулес.
— Правда?
— Правда. У тебя новая машина?
— Новая. Гастон сказал, что неприлично его партнеру ездить на древней развалюхе.
— Гастон? Партнер?
— Ты разве не знала? Мы же воссоединились в январе. «Шанте, Дюваль и сыновья». Тебе у открытого окна не холодно?
— Не холодно. Какие еще сыновья?
— Как какие? Наши.
— В смысле — Люк и Рене, дети Гастона?
— Не только. Наши тоже. Ну наши. Наши с тобой!
— Ты сам придумал или подсказал кто?
— Ну тебя, Беа. Я серьезно. Поехали в Булонский
— Так ведь дождь идет, и мне завтра на работу!
— Что же нам делать?
— Ты смешной. Поднимайся, хватит в машине сидеть.
— А мы опять не поссоримся?
— Не знаю.
— Давай не будем?
— Давай.
Лето выдалось рекордно грозовым и дождливым. В день нашей свадьбы лило так, что все гости промочили ноги, пока добежали от церкви до своих машин, а отплясывать на ужине в ресторане мне пришлось в купленном наспех костюме из ближайшего бутика, потому что широченная юбка и шлейф моего свадебного платья окончательно просохли только три дня спустя, первое время приводя в замешательство кота, стоило тому заглянуть в гостиную. А потом Геркулес привык и даже спал на нем.
Шаферами на свадьбе были Гастон и психоаналитик Жак. Трепетная мадам Лебуафлори неожиданно оказалась школьной приятельницей старшей мадам Шанте. Мама Алекса, действительно очень красивая женщина с ниткой голубоватого жемчуга вокруг шеи, несмотря на строгий однотонный костюм цвета маренго, покроя а-ля английская королева, все равно напоминала героиню черно-белого немого фильма. Наверное, все дело в жемчуге. Урсула быстро нашла общий язык с моей мамой, стоило только заикнуться об общем кумире — о Дюма-отце.
Мой же отец явился в парадном мундире с аксельбантами и выглядел очень моложаво даже рядом с совсем не похожим на солидного родителя жениха Бенедиктом. Но обоих украшали усы, и это сближало. Клементина зорко следила за соблюдением приличий Рене и Люком, но мои племянники, улучив момент, нырнули под праздничный стол и, вынырнув уже у колен Ролана, до малиновых пятен на щеках смутили его девушку вопросом: есть ли у нее дети?
Гастон руководил застольем, пригоршнями рассыпая тривиальные остроты по поводу и без, но так и не пригласил невесту на танец. А Жак довольно умело провальсировал со мной, пользуясь правом шафера на первый танец с новобрачной.
— Я восхищаюсь всеми вами, — шепнул он, передавая меня Алексу. — Как вам удалось избежать цепной реакции?
— Вы когда-нибудь видели радугу, мэтр? — вдруг спросил Гастон, неожиданно оказавшийся поблизости.
— О чем ты, милый? — удивилась Кларис, еще не переведя дух после вальса с супругом.
— Как всегда, о любви, дорогая.
— Ну просто невозможный человек… — нежно произнесла Кларис, не обращаясь ни к кому в отдельности.
— Радуга — это чудо, — медленно сказала со своего стула Надин. Жена психоаналитика была в положении и поэтому не танцевала. — Я бы выпила за нее! — И подняла свой фужер с разбавленным минералкой яблочным соком.
Жак закивал. Алекс сделал знак официанту. Тот поспешил к нам с подносом, уставленным фужерами. От его шагов они чуть-чуть звенели — динь-динь-динь, — шампанское в них покачивалось и играло.
— Я вас понял, мсье Шанте. Радуга — реальное чудо, и любовь — тоже чудо.