Прекрасная Габриэль
Шрифт:
— Он имеет на это право.
— Ты, кажется, читаешь мне нравоучения?
— Я пересказываю тебе нравоучения Крильона, который находит, что ты скрываешь слишком много и что ты скоро будешь открыт… Ты не тщательно скрываешь твои следы.
— Называют кого-нибудь? — спросил Эсперанс с любопытством. — Посмотрим; скажи мне одно имя, одно.
— Я скажу тридцать имен, если повторю все, что говорят о твоих любовных приключениях.
Эсперанс пожал плечами.
— Надо же проводить молодость, —
— Таким образом, — продолжал Понти, — я составил план.
— План? Для меня?
— Да, друг мой, я сказал себе, что мой долг наблюдать за всем, чтобы с тобой не случилось ничего неприятного.
— Это благоразумная мысль.
— Неприятность ты получишь от злоупотребления посещений в домик предместья. Уж ты, кажется, устал, побледнел, растревожен, признайся в этом.
— Но…
— Надо подрезать самый корень зла. Я решился поселиться в этом домике, таким образом я буду оберегать тебя, и всякая опасность найдет меня с оружием.
— Что это за чепуха? — сказал Эсперанс, приподнимаясь, чтоб лучше рассмотреть лицо Понти. — Как! Ты говоришь серьезно?
— Совершенно серьезно.
— Ты намерен поселиться в домике предместья?
— Таково мнение Крильона.
— Мой добрый друг, я нежно люблю Крильона, — сказал Эсперанс, притворяясь раздосадованным, — я к тебе имею очень глубокую привязанность, но я буду умолять вас обоих не вмешиваться в мои дела.
— Человек, имеющий друзей, не принадлежит себе.
— Перестань смеяться, Понти.
— Я не смеюсь; завтра я оставляю чудесную квартиру, которую ты дал мне здесь, оставляю ее с сожалением, потому что жить с тобой мое главное счастье, но это необходимо; я всегда подчиняюсь долгу, я солдат, я знаю дисциплину. Завтра я поселяюсь в предместье.
Эсперанс встал, схватил Понти за руки и сказал:
— Ты сделаешь мне удовольствие и перестанешь говорить глупости. Ты живешь здесь и оставайся здесь. А идеи Крильона я берусь исправить со всем уважением и со всею дружбой, какие я обязан иметь к нему. Перестань думать о том, чтобы жить в домике предместья. Твоей ноги не будет там.
Понти, привыкший поступать по своей воле, с удивлением посмотрел на Эсперанса.
— Ты мне отказываешь? — сказал он.
— Я тебе запрещаю думать об этом.
Лицо Понти приняло такое странное выражение обманутого ожидания, что Эсперанс чуть не засмеялся, хотя однако для него необходимо бы оставаться серьезным.
— Позволь мне сказать, — прибавил Понти, взяв за руки своего друга, — мое перемещение в предместье было не только обязанностью относительно тебя…
— А что же еще?
— Занимаясь твоими делами, я трудился также и для своих.
— Расскажи мне, — сказал
— Я, кажется, влюблен, — прошептал Понти с лицом вместе и расстроенным и самонадеянным.
— О, мой бедный Понти! В кого?
— Это целая история. Я расскажу тебе ее когда-нибудь.
— Мы никогда не будем иметь лучшего случая. Мы одни под деревьями, под голубым небом. Воздух душист, птицы молчат, вода очаровательно аккомпанирует своим журчанием, говори.
— Друг мой, это индианка.
— Что? — вскричал Эсперанс. — Что ты говоришь?
— Это индианка… Видишь ли, мне кажется, будто это сон.
— Разве в Париже есть индианки?
— О, любезный друг! Она скрывается, она убежала оттуда.
— Откуда?
— С берегов Ганга.
— Отчего это?
— Наверняка не знаю, но полагаю, оттого что ее хотели принудить сгореть на могиле ее мужа.
— А! Она вдова?
— Кажется.
— Чья?
— Э, ты многого спрашиваешь у меня, я сам этого не знаю. Столько вопросов нельзя делать, когда влюблен.
— Извини меня, я не хотел тебя оскорбить. Итак, это скрывающаяся беглянка?
— Ты хочешь сказать, что это авантюристка, не правда ли?
— Совсем нет.
— Если б ты видел ее перья, бриллианты, жемчуг и индийский костюм!
— Воображаю все это. Но хороша ли она?
— Она немножко желта… но ведь она в этом не виновата; она немножко мала, но и я невысок. У нее черные глаза… О, какие глаза! и птичья лапка с ногтями!.. О чем ты думаешь?
— Я спрашиваю себя, каким образом ты мог встретить индианку на парижских улицах.
— Когда я тебе расскажу, ты придешь в восторг. Только со мной случается подобное счастье.
— И ты влюблен?
— Страстно; тем более, что индианка несвободна и у меня нет случая видеться с нею.
— Однако ты ее видел?
— Да, но случайно.
— Ты ей сказал, что ее любишь?
— О, сразу же.
— Как же она отвечала?
— В том-то и затруднение. Будучи индианкой, ты понимаешь, она по-французски не говорит.
— А ты не знаешь по-индийски. На каком же языке вы объясняетесь?
— Делаешь, что можешь; есть знаки, гримасы, движения; выдумываешь язык, каждый говорит по-своему; это очень мило.
— Это должно быть очаровательно, но не полно. Пантомима не может объяснять политических подробностей, спорных вопросов и фамильных обстоятельств. Как ее зовут?
— О! У нее очаровательное имя: Айюбани.
— Айюбани? Имя действительно восхитительное.
— Так что я хотел, — наивно продолжал Понти, — попросить у тебя домик в предместье. Я не могу бывать у Айюбани, за которой надзирают женщины и какой-то монгольский принц, ревнивый ягуар. Если он увидит меня у нее, он ее убьет.