Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.
Шрифт:
Истина, моя единственная муза, побуждает меня сказать, что выступление в передаче «Тридцать девять ступенек» было только первой частью моего плана. Была и другая часть, еще более возвышенная и дерзновенная, и мне придется открыть ее вам, ибо именно она стала основой моих дружеских отношений с Джимом Уэддерберном, а иначе я знал бы его только понаслышке, чего я очень не люблю. Я люблю, когда между мной и моими героями устанавливаются прямые человеческие контакты. Все мы существуем только на бумаге или благодаря бумаге. Чего уж там.
Во второй части моего плана
КИНО
Я финансировал бы производство фильма под названием:
ЖИЗНЬ ЖАКА РУБО
Я был бы продюсером фильма, но снимал бы его не я, и не я бы в нем снимался. В роли Жака Рубо я согласен был видеть только одного актера:
РОБЕРТ МИТЧЕМ
в роли Жака Рубо
Оставалось найти режиссера, который пожелал бы это снять. Лори представила меня своему компаньону Джиму Уэддерберну, Красивому Молодому Человеку.
У Джима Уэддерберна имелся некоторый опыт работы в кино. Ему пришлось быть актером: один американский кинорежиссер, пораженный его сходством с молодым Шекспиром, заключил с ним контракт на исполнение роли Шекспира во всех вестернах (роль небольшая, но играть ее приходится очень часто). Эпизод всегда примерно один и тот же. Шекспир, отвергнутый героиней фильма, которая предпочла ему Гэри Купера, Керка Дугласа или Берта Ланкастера, вскакивает в седло и мчится на берег каньона. Там он раздевается (оставаясь лишь в плавках стиля Ренессанс) и с криком «Быть или не быть» бросается в стремительный поток. Все шло замечательно до определенного момента, который Джим Уэддерберн показал мне на забракованном куске пленки из его первого и единственного вестерна: когда он боролся с потоком, в камеру, как назло, каждый раз попадала его левая ягодица, и на ней — фабричная марка в виде улитки, его врожденная отметина. Так кончилась его карьера шекспировского актера. Затем он стал режиссером и за год поставил два или три вестерна, перед тем как вернуться в свою «мьюз» и засесть за романы. Мой план ему понравился, и он начал размышлять над сценарием.
Он не захотел снимать банальную биографию: тогда было то, а тогда — сё; Митчем (в роли Жака Рубо) — подросток, играющий в школьном дворе… Нет. Это должны быть короткие эпизоды, длиной чуть более минуты, очень лаконичные: в каждом будет показано, как могла бы (или не могла бы) сложиться жизнь Жака Рубо. И, чтобы подчеркнуть самостоятельность эпизодов, каждый будут снимать как отдельный фильм, с титрами и всем прочим. Уэддерберну хотелось, чтобы каждый из этих фильмов по напряжению и насыщенности не уступал лучшим рекламным роликам (которые бывают и еще короче).
Так, в одной из моих возможных жизней я буду университетским профессором. В кадре — строгий фасад высшего учебного заведения. Жак Рубо (в исполнении Роберта Митчема) входит в здание. Своей неподражаемой походкой Митчем идет по длинному коридору. Издалека доносится вкрадчивый женский голос, каким обычно делают объявления в аэропорту: «Студентов, пришедших на лекцию месье Рубо, просим пройти в аудиторию триста семнадцать». Митчем (Рубо) все еще идет по коридору. Тот же голос произносит: «До начала лекции месье Рубо остается пять минут». Конец фильма. Красота.
В другой, более драматической серии Жак Рубо находится в глубокой
Глава 20
Похороны Бальбастра
Отец Синуль выключает компьютер. Он ничего, ну ничего не понимает. В задумчивости выходит он из Особняка польдевских послов и направляется к дому.
Инспектор Блоньяр заканчивает беседу со мной. Он задает еще несколько вопросов, но для проформы. Он смотрит на часы. Пора! Мы с ним отправляемся на улицу Закавычек.
Мадам Ивонн и ее супруг Арсен, сопровождаемые новым официантом, выходят из «Гудула-бара». «Гудула-бар» на час закрывается. Лори и Карлотта спускаются по лестнице третьего подъезда дома 53 по улице Вольных Граждан. Карлотту отпустили с урока истории. Это очень кстати: ей надо было написать сочинение по одной из речей Шарля де Голля. Она слегка озадачена: ей казалось, что «Шарль де Голль» — это аэропорт. Только что она получила «отлично» за краткий пересказ одной пьесы:
«В Испании живет один мужик. Он ни фига не верит в Бога. За это статуя дает ему по репе».
Весь квартал направляется к улице Закавычек.
Дома осталась только мадам Эсеб, в память об Александре Владимировиче. За это ее сурово осудили.
Да, этим утром в фамильном саду Синулей предали земле тело Бальбастра.
После вскрытия его зашили, подгримировали в похоронном бюро, и теперь он лежит в стеклянном гробу безмятежный, почти радостный.
Гортензия тоже здесь. Она думает о Моргане, своем возлюбленном. Она смотрит на официанта из «Гудула-бара», который напоминает ей Моргана, ее возлюбленного. Она говорит себе: «Я люблю его». А еще она говорит себе: «Что же мне теперь делать?»
У могилы собралась вся семья Синулей. Здесь мадам Синуль, ее дочери и их друзья. Марк Синуль вернулся из Польдевии, где он гастролировал вместе с подружкой Кайюрмчой; они исполняли перед восторженной аудиторией концерты Сент-Коломба для двух виол. Марк Синуль сочинил пьесу для двух виол: «Могила Бальбастра», которую они с подружкой сыграют после того, как Автор произнесет Надгробную речь. Они прилежно репетируют в музыкальной гостиной синулевского дома. Марк зевает, он не привык рано вставать (как и Лори), но Кайюрмча не дает ему заснуть. Она привыкла быть начеку и следить, чтобы партнер делал все как надо.
Входят два могильщика. Они встают по обе стороны гроба.
Первый могильщик: Кто строит прочнее всех?
Второй могильщик: Не знаю. Мне наплевать.
Первый могильщик: Эх ты, осел! Прочнее всех строим мы, могильщики; дома, которые мы строим, простоят до Судного Дня.
Крякнув, они берутся за гроб и опускают его в могилу.
Отец Синуль (глядя на Бальбастра): Ах, мой бедный старый пес. Прощай, собака пьяницы!