Прекрасная и неистовая Элизабет
Шрифт:
Она, явно, пришла некстати. Повар, с лицом, побагровевшим от злости, наверняка получил выговор по поводу ветчины, который он был просто не в состоянии вынести. Пьер взглянул на дочь восхищенными глазами и спросил:
— Для кого это ты так вырядилась?
— Не для кого, для всех! Я так рада, папа!
Она поцеловала отца и упорхнула, присоединившись к Греви, которые уже были на крыльце. На улице в темном и холодном воздухе кружилась искрящаяся снежная пыль. Небо было серым, а от заснеженной земли исходило сияние. Высокие насыпи заледенелого снега возвышались по обеим сторонам дороги. Снег скрипел под ногами. Элизабет хотела заставить Жака побежать наперегонки,
— Здравствуй, Бубуль! — сказала Элизабет.
— Здастуй, мадимуазель! У тиби красивые глазы. От них умереть все парни. Вы не заходить с господа на минуту? Много люди! Много весело!
Элизабет вопросительно посмотрела на господина и госпожу Греви. Но те предпочитали «Мовэ Па».
— В другой раз, Бубуль, — ответила Элизабет.
И они снова тронулись в путь. «Мовэ Па» находился выше, на дороге, ведущей к горе Арбуа. Путь показался девушке бесконечным. Наконец звуки долетающей до них музыки объявили о приближении цели путешествия.
Прежде чем войти в зал, мадам Греви и Элизабет зашли в туалет, чтобы поправить прическу. Затем они присоединились к мужчинам, ожидавшим их в вестибюле. Клиентов в Мовэ Па было пока еще не очень много. На свободных столиках стояли сложенные углом карточки с надписью: «Заказано». Метрдотель, впрочем, убрал одну из них и усадил вновь прибывших на лучшие места, в нише.
Оркестр на эстраде играл медленное слоу. На площадке танцевали млеющие от восторга, тесно прижавшиеся друг к другу, пары в брюках; мужчин можно было отличить от женщин только по лицу. Там было несколько красивых девиц, очень броских, перекрашенных в блондинок или в брюнеток, с ярко накрашенными губами и подведенными глазами, и несколько высоких парней с суровыми лицами, с важностью дышавших в волосы своих партнерш. Господин Греви заказал чай и тосты на четверых. Жак нетерпеливо ерзал на своем стуле.
— Потанцуем? — предложил он.
Элизабет встала.
— Ну что за нетерпение! — сказала мадам Греви со смехом. — Неужели не можете посидеть даже пяти минут! Может быть, Элизабет хотелось бы выпить сначала чая.
— О нет, мадам! — воскликнула она.
— Вы так любите танцевать? — продолжила мадам Греви.
— Да, мадам, просто обожаю!
Элизабет с удовольствием отдалась волнообразному ритму мелодии. Теплая рука Жака лежала у нее на спине. После нескольких па она почувствовала, что объятие становилось сильнее. Хрипловатый голос прошептал ей в ухо:
— Мне безумно нравится танцевать с вами, Элизабет!
— Да, — сказала она осторожно. — Оркестр очень хороший.
— А в особенности хорошо быть здесь
— Да, конечно.
— Кругом люди, а впечатление такое, что мы здесь одни.
Они прошли в танце мимо мсье и мадам Греви, глядевших в другую сторону. Люди входили, отыскивали взглядом свободные места, притопывали в такт музыки, снова выходили, снова возвращались и подсаживались к стойке бара. Элизабет заметила Максима Пуату, который направлялся к столику вместе с тремя товарищами и двумя девушками. Она улыбнулась ему. Тот приветствовал ее жестом мушкетера, отставив назад ногу и прижав руку к сердцу.
— Только его здесь не хватало! — тихо проворчал Жак.
— Что вы против него имеете?
— Не знаю. Просто он раздражает меня. Он хочет казаться умным, когда на самом деле он глуп. Но зато с какими претензиями!
— А я нахожу его очень милым.
— Да, я это заметил! Признайтесь, что вы питаете к нему слабость.
— А вот тут-то вы совсем не правы, мой бедный Жак! — ответила Элизабет. — Он слишком молод!
— Ему двадцать один год!
— Вот именно!
Он ослабил давление своей руки, словно был сильно оскорблен этими словами, которыми его отстранили так же, как и его соперника.
— Выходит, вам нужны старики? — спросил он с некоторой дерзостью.
Не удостаивая его ответом, Элизабет повернула голову к двери и воскликнула:
— О! Посмотрите!
Пятеро молодых людей, все как один блондины, атлетического сложения входили в зал. Это были знаменитые австрийцы, недавно приехавшие в Межев, чтобы обучать лыжников методу Арльберга. Их лица были красивы и суровы. Они почти не говорили по-французски. Все женщины смотрели на них с обожанием.
— Правда, они великолепны?! — спросила со вздохом Элизабет.
— Были бы это были французы, вы даже бы их не заметили! — ответил с упреком Жак.
Оркестр внезапно смолк на пронзительной ноте, несколько человек зааплодировали. Не покидая площадки, саксофонист поднес к губам свой инструмент, и с первых же нот пары снова соединились в танце. Жак вновь обнял Элизабет. Музыка была так красива и нежна, что ни ей, ни ему не хотелось говорить. После второго танца они вернулись, пробираясь между танцующими парами, на свои места. Элизабет очень хотелось пить. Но едва она успела сделать глоток чая, как Максим Пуату предстал перед ней, сделав поклон. С улыбкой извинения, адресованной мсье и мадам Греви, она встала и пошла с ним между столиками. Жак остался за столом с потухшим взглядом и перекошенным ртом, вынашивая планы мести.
Максим Пуату крепко сжал девушку и поднял ее руки вверх, словно желая подвесить ее на крючок. Она с удивлением взглянула на него. У него абсолютно не было чувства ритма, он просто толкал партнершу перед собой, слегка покачиваясь и сгибая колени. Его движения были столь неловки, что пары отодвигались от него, боясь с ним столкнуться. Наступив Элизабет на ногу, он весело воскликнул:
— Правда я плохо танцую, мадемуазель?
— Очень плохо, — подтвердила она, смеясь.
— Я так и не смог научиться, и все же, мне так нравится!
— Делайте так, как я вам покажу, и все пойдет как надо.
— Я повинуюсь!
— Сначала рука! Опустите вашу руку! Вот так! Иначе ее сведет судорогой. И потом, не прижимайте меня к себе с такой силой!
— Я ничего не могу с собой поделать: это чувство!
— А вы не думайте о чувстве, а думайте о музыке… Итак: раз-два, раз-два… Слышите? Раз-два. Это же так просто!
Она вела его в танце. Но Максима было тяжело расшевелить: он был как сундук. Время от времени он вставлял: