Прекрасная и неистовая Элизабет
Шрифт:
— Только умоляю тебя, будь с ней помягче, ведь она такая старенькая!
Он вышел, а мадам Монастье сжала виски руками.
— Успокойтесь, мама, — ободряющим топом сказала Элизабет, снова сев на стул. — Если кто и способен переубедить ее, так это ее внук!
— Сомневаюсь, — прошептала в ответ мадам Монастье. — Она ведь всегда была такой. В свое время мой муж очень страдал из-за ее характера. И я тоже… Всеми делами занималась только она, руководила всем только она… Может быть, мне следовало в свое время взбунтоваться, но у меня не такой характер, как у вас. Я ни разу не осмелилась перечить
Вскоре вернулся Патрис. Плечи его были уныло опущены.
— Ну что? — с надеждой посмотрела на него мадам Монастье.
— Я сделал все возможное, чтобы убедить ее. Но она даже не желает слушать.
— Она хотя бы встала?
— Нет, она все еще в постели, в своем ночном чепчике, с подносом на коленях, такая свирепая, такая надутая!.. Мне кажется, что теперь она и сама не знает, как ей изменить свое мнение.
— Если она кому-нибудь уступит, то это будет впервые в ее жизни, — сказала мадам Монастье. — Нельзя требовать от нее невозможного. Что же нам делать?
— Оставить ее в покое, — ответил Патрис.
— И продолжать завтракать, обедать и ужинать без нее? Но это же ужасно!
— Надеюсь, что до нее это в конце концов дойдет!
Итак, началось испытание на выдержку. Патрис налил чая заплаканной матери, кофе с молоком жене, чашку какао себе, но никому не хотелось ни пить, ни есть. Элизабет думала о Мази со все возрастающим возмущением. Доведенная до такой степени властность уже превращалась в тиранию. Эта старая дама, как наук в своем углу отлавливала и парализовала беззащитных существ. До каких же пор ей будет позволено превышать свою власть? Завтрак закончился в траурном молчании. Окончательно пав духом, мадам Монастье удалилась к себе, а Патрис пошел работать в салон. Оставшись одна, Элизабет поразмыслила немного о том, как ей поступать дальше. Она еще не закончила натирку мебели, но сейчас эта работа показалась ей ненужной. До тех пор пока Мази будет упорствовать и дуться, ее измученные близкие потеряют вкус ко всему. «Она одна всем нам отравляет жизнь. Я просто презираю ее. Если бы я могла сказать ей в лицо все, что я о ней думаю!» Разгоряченная этой мыслью, Элизабет бросилась к лестнице с гневной речью наготове. «Пусть рухнет мир, но она узнает о себе правду!»
Подойдя к двери Мази, она повернула ручку и, не постучав, быстро вошла в комнату. Старуха сидела в пеньюаре жемчужного цвета перед туалетным столиком. Старая Евлалия почтительно склонилась над ее плечом. Услышав шаги, обе женщины вздрогнули и обернулись. У Элизабет пропал голос. Мази повернула к ней бледное морщинистое лицо с посиневшими отвисшими губами. Ее маленький до смешного череп был покрыт белым пушком, сквозь который проглядывала розовая кожа. Без своего величественного парика бабушка Патриса превратилась в дряхлую, несчастную и больную старуху с затравленным взглядом. Евлалия держала в руках парик, который она, видимо, только что расчесала. Придя в себя через секунду, Мази обеими руками прикрыла свою голову. Ее глаза расширились. В них было столько боли и стыда, что волна жалости нахлынула на Элизабет.
— Уйдите! — тихо приказала Мази, все еще не опуская рук.
Но Элизабет не двигалась с места. Слова
— Мази, дорогая! Я не хочу, чтобы вы страдали. Если бы вы были на моем месте, вы бы повели себя точно так же, как я! Тогда простите меня, простите нас… Но не мешайте нам быть счастливыми!
— Уходите, — повторила Мази.
— Кыш отсюда! — пробормотала ей в тон старая Евлалия, подняв правый кулак с зажатым в ней париком.
— Если бы вы пришли к нам, в наш домик, я уверена, что вы изменили бы свое мнение! — пробормотала Элизабет.
— Уходите!
Мази раскачивала головой и стучала ногами в домашних тапочках по полу. Верная служанка подошла, прихрамывая, к своей хозяйке, чтобы прикрыть ее от взгляда непрошенной гостьи. С фотографий, стоящих на круглых столиках, на Элизабет укоризненно взирали члены семьи Монастье.
— Кыш, кыш, — шипела старая ведьма.
Элизабет, словно очнувшись от дурного сна, вышла из комнаты.
Укладывая белье в свой шкаф, Элизабет думала об отвратительном одиночестве старых людей, когда услышала скрип гравия на аллее. В голове у нее мелькнула безумная мысль: «Мази!» Она бросилась к окну. Да, это шла Мази, опираясь на трость, затянутая в корсет, напудренная, со всеми своими цепочками на шее и парике. Она так плохо выглядела, что ее с трудом можно было узнать. Не раздумывая, Элизабет распахнула настежь дверь и кинулась навстречу старушке:
— Ах, Мази! Наконец-то! Я была уверена, что вы придете.
— Вы ждали меня? — спросила Мази со строгим взглядом и побелевшим лицом.
— Да! — ответила Элизабет и бросилась ей на шею.
Пошатнувшись от двух бурных поцелуев в щеки, Мази вяло высвободилась и, подняв брови, сказала:
— Будьте сдержаннее, дитя мое!
— Просто я так счастлива! Пойдемте, Мази, я вам все сейчас покажу!
Элизабет увлекла ее за собой в дом. Проходя из комнаты в комнату, Мази окидывала недоверчивым взглядом мебель, стены, занавески. Элизабет не отставала от нее ни на шаг, пытаясь угадать ее мысли и усыпить ее скептицизм, она трещала без умолку.
— У этого столика была сломана ножка, я ее склеила, а сверху натерла ореховой кожурой. Вы узнаете это кресло? Оно было на чердаке. А кровать? Правда, она стала красивой, после того как я ее натерла воском?!
Мази молчала, надувшись. После осмотра туалета она вернулась в комнату, села в кресло, закрыла глаза, потом открыла их и проворчала:
— Надо сменить умывальник. Он весь потрескался, а краны просто ужасны.
— Хорошо, Мази, — радостно ответила Элизабет.
Канарейки в клетке клевали зернышки. Вдруг одна из них запела.
— Мази, скажите, вам нравится этот дом теперь, когда я здесь все устроила?
Губы старухи сложились в подобие улыбки. Взгляд стал мягче.
— Он мне, конечно, понравился бы больше, если бы мне было двадцать лет, — ответила она.
Мир был восстановлен. Опершись одной рукой о трость, а другой о подлокотник кресла, Мази медленно выпрямилась во весь свой величественный рост и направилась к двери.
— Как? Вы уже уходите? — огорченно воскликнула Элизабет.
— Я еще приду, — ответила старая дама.