Прекрасная шантажистка
Шрифт:
Касаемо характеру и манер старшей из сестер Сеславиных, насколько нам удалось выяснить, манер она самых что ни на есть деликатных, как и положено девице ее годов, а характеру покуда неизвестного. Сей вопрос требует дальнейшего прояснении.
Остаюсь преданнейший Вам, милостивый государь, слуга Каллистрат Платонов сын Назарьев.
Писано в Казани Сентября 10-го числа 1815 года.
5
В Москве красных улиц — поди, сосчитай. Пожалуй, в каждой части с десяток наберется. В Тверской это Дмитровка, Знаменка, Никитская ну и сама Тверская. В части
Московская резиденция князей Всеволожских была чудо как хороша. Благолепие начиналось сразу от усадебных ворот, на столбах коих два мраморных льва, верно только-только очнувшись от спячки, подняли свои гривастые головы и со строгим любопытством рассматривали приезжих. Затем ворота будто сами открылись, коляска князя, а вслед за ней и «берлин», въехала во двор.
На колонном крыльце их уже встречал дворецкий в кафтане золотого шитья — полный генерал, да и только.
— С приездом, ваше сиятельство! — громко провозгласил он и почтительно поклонился. — Добро пожаловать!
— С приездом, с приездом! — закричала набежавшая дворня, суетясь возле Всеволожского и толкаясь, дабы иметь возможность приложиться к княжеской длани.
«Любят здесь его, — подумалось Полине, и она вдруг поймала себя на том, что это ее почему-то радует. — Да и как не любить... такого».
А князь Сергей Михайлович улыбался, и его серебристые глаза искрились теплыми лучиками, словно согревая всех. Кроме нее.
— Прибыл! — На крыльцо вышла еще нестарая статная дама, протягивая к Сергею руки. Князь легко вбежал по мраморным ступеням и очутился в ее объятиях. — Цел?
— Цел, матушка, цел, — рассмеялся князь. — Что со мной станется?
— Знаю я тебя. Небось в самое пекло лез? У нас тут говорят, вся Казань выгорела.
— Да, пожалуй, что так, — ответил Сергей и, чуть помедлив, добавил: — Вот, гостей к вам привез.
— Гости это хорошо, — промолвила княгиня и поманила мягкой ладошкой стоящих у крыльца женщин. — Ну что вы встали, будто неродные. Ступайте сюда.
— Матушка, Марья Тимофеевна! — бросилась к княгине Варвара Апрониановна. — Что деется-то, ой, что деется! Страсти Господни!
Манасеина достала откуда-то из подрукавных оборок платья огромный платок и приложила к глазам.
— Все погибло: дом, мебеля, сундуки с платьем, шарабан петербургской работы, фарфор китайско-ой, — уже завыла она в голос. — Ничегошеньки не оста-а-лось...
— Ну, будет, будет Варвара Апрониановна, — сочувственно молвила княгиня, посматривая с некоторым недоумением на понуро стоящую барышню в одеянии, которое на Москве перестали носить еще в прошлом веке, и в остроглазую отроковицу. — Небось не к чужим пожаловала. Проходи в дом, устраивайся. Палаты твои тебе известны, с весны нетронуты стоят — занимай. Через четверть часа к чаю прошу. А ты, — обратилась она к сыну, — пошто гостей у порога держишь?
— Знакомьтесь, maman. Наша родня Полина и Елизавета Сеславины.
— Знаю Сеславиных,
— Maman, — не дал договорить княгине Сергей. — Это Полина и Елизавета Львовны. Племянницы кузины вашего мужа и моего отца.
— Вот, дура старая, совсем из ума выжила! — конфузливо всплеснула руками Марья Тимофеевна. — Вы уж, милые, простите меня, бога ради, что родителя вашего словом недобрым помянула. Не со зла, ей-богу.
Княгиня выглядела столь виноватой, что Полине стало неловко.
— Вам нет нужды себя корить, — глянула она на Всеволожскую ясным взором. — Ведь все, что вы сказали — правда.
— Да грех о покойнике худое сказывать, — ответила княгиня все еще конфузясь. — Еще при его детях-то...
Сестрам были выделены лучшие гостевые покои в доме. Располагались они в бельэтаже, и пока весьма степенный камер-лакей вел их по особняку, они не переставали удивляться богатому убранству дома.
То, что увидели сестры у Всеволожских, дышало роскошью и изысканностью вкуса. Комнаты особняка имели штофные шпалеры, причем разного рисунка и цвета, золотые багеты, паркет карельской березы, обюссонские ручной работы ковры, мебеля красного, черного и орехового дерева. Огромная бальная зала поражала благолепием блестящего, как зеркало, паркета, а вместо колонн своды поддерживали кариатиды в римских тогах, холодно взиравшие сверху на Полину и Лизу круглыми мраморными глазами.
— Дворец! Настоящий дворец! — восторженно воскликнула Лизанька, нисколечко не стесняясь важного лакея. — И мы будем жить здесь?!
— Какое-то время, — ответила Поля.
— А потом?
— А потом будут пирожные с горчицей, — улыбнулась Поля.
Чай пили в столовой, по-московски, с сушками, вареньем и домашней наливкой, которую с превеликим удовольствием принялась употреблять Варвара Апрониановна. После пятой ее стопочки княгиня не удержалась:
— Ты что это, мать моя, никак, к вину пристрастилась?
— Уж больно хороша вишневочка ваша, — отвечала Манасеина. — Да и с дороги не грех.
— С дороги не грех, — согласилась княгиня.
Марья Тимофеевна улыбнулась и перевела взор на Полю.
— А вы, Полина Львовна, как вы дальше... себя видите?
— Вот об этом я и хотел с вами поговорить, татар, — не дал Полине и рта раскрыть Сергей.
— Хорошо, сын мой. Жду тебя после в библиотеке...
Разговор был недолгим. Говорил по большей части Сергей, а княгиня если и успевала вставить в его речь словечко-другое, то преимущественно нечто вроде: «Ах, как ты прав», «Я и сама хотела это предложить» и «Весьма, весьма достойно».
Когда Сергей закончил и, попрощавшись, вышел из библиотеки, княгиня Марья Тимофеевна осталась сидеть в креслах. Глаза ее с умилением смотрели вослед сыну, а губы шептали:
— Боже, какая у Сержа добрая и благородная душа. Какой милый вырос мальчик! Слава, слава тебе Господи...
6
— Ну сколь раз тебе говорить, Карпыч, что всю корреспонденцию дяди вначале я должен просмотреть. А вдруг она содержит неблагостные вести? — Молодой племянник графа Лопухина с укоризной глянул на старого камердинера. — Ведь граф плох; прочтет он что-либо худое и более занеможет. Ты что, не понимаешь сего?