Прекрасная тьма
Шрифт:
Листая дальше, я остановился на дате, которая привлекла мое внимание. Двенадцатое июня. Последний день учебы.
тьма прячется и я думаю что смогу удержать ее / приглушить ее накрыв ладонью / я смотрю на руки, но они пусты / ее пальцы сжимают меня в тишине
Это стихотворение я перечитал несколько раз. Так Лена описала день, проведенный вместе со мной на озере, день, когда она зашла слишком далеко. День, когда она чуть не убила меня. Кого
Сколько она уже боролась с этим? Когда все началось? В ночь смерти Мэкона? Или когда она стала надевать его одежду? Я знал, что лучше убрать этот блокнот подальше и никогда не раскрывать его, но не мог противиться искушению. Читая ее дневник, я как будто снова слышал ее голос в своей голове. Это было так давно, и я так соскучился по ней. Поэтому я продолжал переворачивать страницы одну за другой, в поисках тех дней, воспоминания о которых до сих пор преследовали меня.
Например, тот день, когда мы встретились на ярмарке…
сердца смертных и страхи смертных / вот что их объединяет я отпускаю его на волю словно воробья
У чародеев воробей — символ свободы. Все это время я думал, что она пытается освободиться от меня, а на самом деле она хотела освободить меня. Как будто любовь к ней была клеткой, из которой я не мог выбраться по собственной воле.
Я закрыл блокнот. Эти слова причиняли мне боль, особенно теперь, когда мы с Леной стали так далеки друг от друга в прямом и переносном смысле.
Неподалеку сидела Ридли, уставившись немигающим взглядом в небо, на котором сияли звезды мира смертных. Впервые мы с ней смотрели на одно и то же небо.
Лив пристроилась между корней, с одной стороны от нее спал Линк, с другой — сидел я. Когда я узнал правду о том, что произошло в день рождения Лены, то поначалу ожидал, что мои чувства к Лив тут же исчезнут. Но все было не так просто, я продолжал задавать себе бесчисленные вопросы: а что бы было, если бы я не познакомился с Леной, если бы я не познакомился с Лив…
Несколько часов я просто сидел и смотрел на нее. Во сне она выглядела умиротворенной и очень красивой. Ее красота была совсем не похожа на красоту Лены. Лив напоминала солнечный день, стакан холодного молока, новенькую книгу с неразрезанными страницами. Незаметно было, как она измучена. Она выглядела так, как мне всегда хотелось себя ощущать.
Смертным. Радостным. Живым.
Перед тем как отключиться и погрузиться в сон, мне показалось, что я почувствовал это. Пусть ненадолго, пусть всего на одну минуту…
— Вставай, соня! Нам надо поговорить!
Я проснулся от того, что Лена трясет
— Нет, это не такой сон.
Я привстал и огляделся. Мы лежали на кровати Мэкона в его кабинете в тоннелях.
— У меня все сны «такие», Эль. Мне скоро семнадцать.
— Это мой сон, а не твой. И мне шестнадцать исполнилось совсем недавно.
— А Мэкон на нас не рассердится?
— Мэкон умер, ты что, не помнишь? Наверно, ты и правда спишь.
Да, я не помнил ничего, но сейчас воспоминания обрушились на меня горной лавиной. Мэкон умер. Сделка. Лена бросила меня, но на самом деле нет, ведь она здесь. У меня внутри все перевернулось, я ощутил боль утраты, вину за все, что я натворил, за то, на что она пошла ради меня. Но я взял себя в руки и спросил:
— То есть мы — во сне?
— Да.
— А кто кому снится: ты — мне или я — тебе?
— А что, есть какая-то разница? Это же мы, — ушла от ответа Лена.
— Когда я проснусь, ты исчезнешь? — попробовал я зайти с другой стороны.
— Да. Но я должна была увидеться с тобой. Только так мы можем нормально поговорить.
На Лене была моя старая мягкая белая футболка. Волосы растрепались, но она всегда казалась мне прекрасной именно в те моменты, когда сама была уверена, что отвратительно выглядит. Я обнял ее за талию и притянул к себе:
— Эль, я видел маму. Она рассказала мне о Мэконе. Думаю, она любила его.
— Да, они любили друг друга. Мне тоже являлись те видения.
— Они были очень похожи на нас, Лена, — ответил я, ощутив волну облегчения от того, что связь между нами не прервалась.
— И им тоже не удалось остаться вместе. Как и нам.
Наверняка это сон. Иначе мы бы не смогли так спокойно, почти отрешенно говорить вслух об этих ужасных вещах, которые, тем не менее, были правдой. Как будто все это происходит не с нами, а с посторонними людьми.
Она прижалась к моей груди, стряхивая грязь с рубашки. А почему рубашка в грязи? Я попытался вспомнить, но не смог.
— Что же нам делать, Эль?
— Не знаю, Итан. Мне страшно.
— Чего ты хочешь?
— Тебя, — прошептала она.
— Тогда почему это так тяжело?
— Потому что у нас все неправильно. Когда я с тобой, все неправильно.
— И это тоже неправильно? — спросил я, крепче прижимая ее к себе.
— Нет. Но это уже неважно. Неважно, что я чувствую, — вздохнула она, спрятав лицо у меня на груди.
— И кто тебе такое сказал?
— Никто, — ответила она и посмотрела на меня золотистыми глазами.