Прекрасное далеко
Шрифт:
— И что же это?
Я сажусь возле стола, и отец тоже.
— Я слышал, что Саймон Миддлтон слишком фамильярно держался с тобой на балу прошлым вечером.
Глаза отца вспыхивают.
— Да нет же! — возражаю я, пытаясь изобразить смех.
— Я слышал, что мисс Фэрчайлд отказалась его принять, — продолжает отец, и я ощущаю укол сожаления, но тут же прогоняю ненужное чувство.
— Возможно, мисс Фэрчайлд ему не пара?
— И все же…
На отца нападает приступ кашля. Лицо краснеет,
— Лондонский воздух. Слишком много сажи.
— Да, — неуверенно соглашаюсь я.
Отец выглядит усталым. Нездоровым. И мне вдруг хочется подойти к нему, сесть рядом, как в детстве, и чтобы он погладил меня по голове…
— Значит, ты утверждаешь, что Саймон Миддлтон ни в чем не виноват? — продолжает расспрашивать отец.
— Ни в чем, — искренне отвечаю я.
— Ну ладно.
Отец возвращается к поискам, и я понимаю, что пора уходить.
— Отец, может быть, сыграем в шахматы?
Он перебирает бумаги, заглядывает за книги.
— Я сейчас не в настроении для шахмат. Почему бы тебе не спросить бабушку, не хочет ли она прогуляться?
— Я могла бы помочь тебе найти то, что ты потерял. Я могла бы…
Он отмахивается.
— Нет, малышка. Мне нужно побыть одному.
— Но я завтра уеду, — жалобно говорю я. — А потом начну выезжать в свет. А потом…
— Ну-ка, мы ведь не будем плакать? — выговаривает мне отец.
Он открывает очередной ящик — и я вижу лежащую там коричневую бутылочку. Я понимаю, что это опиум. У меня падает сердце.
Я хватаю его за руку, и в меня врывается его печаль.
— Нет, от этого мы лучше избавимся, — говорю я вслух.
И прежде чем отец успевает ответить, я вливаю в него счастье, сильное, как опиат, и наконец его нахмуренный лоб разглаживается, он улыбается.
— А, вот что я искал. Джемма, детка, ты не могла бы выбросить это в мусор? — спрашивает он.
На глаза наворачиваются слезы.
— Да, отец. Конечно. Прямо сейчас.
Я целую его в щеку, он обнимает меня, и впервые за всю жизнь я размыкаю объятия первой.
За ужином Том ведет себя как новоявленный папаша, ожидающий появления на свет младенца. Ноги у него непрерывно дергаются так, что стол дрожит, и он даже случайно лягает меня.
— Ты не мог бы успокоиться, если тебе не трудно? — спрашиваю я, потирая лодыжку.
Отец поднимает взгляд.
— Томас, в чем дело?
Брат ковыряется в тарелке, но ничего не ест.
— Я должен был сегодня вечером отправиться в мой клуб, но так и не получил никакой весточки.
— Никакой? — переспрашиваю я, смакуя победу вместе с картофелем.
— Они как будто и существовать-то перестали, — ворчит Том.
— Это не по-спортивному, — замечает отец, жуя кусок перепелки.
Я с радостью смотрю,
— Да, весьма дурной тон, — неодобрительно замечает бабушка.
— Возможно, тебе лучше отправиться сегодня в общество Гиппократа, — предполагаю я. — Ты ведь знаешь, что там дверь для тебя всегда открыта.
— Блестящая идея, — соглашается отец.
Том передвигает горошинки к краю тарелки.
— Может, и поеду, — говорит он. — Просто чтобы немножко прогуляться, развеяться.
Я так взбодрена новостью, что на десерт съедаю два куска торта. Когда бабушка выражает беспокойство насчет того, как бы из-за моего аппетита не пришлось снова приглашать портниху, я смеюсь, и бабушка тоже смеется — потому что я подталкиваю ее к этому, — и скоро уже все мы хохочем, а слуги смотрят на нас так, словно мы посходили с ума. Но меня это не заботит. Я получила, что хотела. Я это получила, и никому этого не отнять. Ни лорду Денби, ни кому-то еще.
Глава 41
На визитной карточке доктора Ван Риппля обозначен адрес в маленьком старом районе, напоминающем мне об удобных креслах, которые нуждаются в новой обивке. Выстроившиеся рядами домики неухожены. Они выглядят как временное жилье, где люди пересиживают не лучшие времена.
— Просто жуть, — говорит Фелисити, когда мы идем по узкой, плохо освещенной улочке.
— Но зато я вытащила тебя из дома.
Мимо пробегают дети. Они играют в темноте, а их матери слишком устали, чтобы беспокоиться из-за этого.
— Ну да, моя матушка уверена, что я сижу за пианино. Это был впечатляющий трюк, Джемма. Скажи-ка, а твоя сила не отыскала еще обитель доктора Ван Риппля?
— Для этого нам нужны только глаза и знание направления, — замечаю я.
Мы проходим мимо паба, из дверей выливается толпа рабочего люда. Некоторые согнулись от возраста, другим на вид лет одиннадцать-двенадцать. Матери прижимают к себе младенцев. Какой-то мужчина вскакивает на деревянный ящик, лежащий перед пивной. И начинает жаркую речь, толпа прислушивается к его словам.
— Разве мы должны трудиться до пота по четырнадцать часов в день за жалкие гроши? Мы должны присоединиться к нашим братьям в порту, объявить забастовку!
В толпе слышны и одобрительные, и недовольные голоса.
— Да они уже с голоду помирают, — говорит какой-то мужчина со впалыми щеками. — И мы останемся ни с чем тоже.
— Мы уже остались ни с чем… и это единственная вещь, которой мне вовсе не надо! — выкрикивает какая-то женщина, и все смеются.
— Забастовка! Поддержим наших сестер с фабрики Бердона! Наберемся храбрости, встанем рядом с ними, братья и сестры! За честную оплату труда, за сокращение рабочего дня!