Прекрасное далеко

Брэй Либба

Мужчины пятятся, натыкаясь друг на друга. Никто не желает отправиться в такое интересное путешествие.

— Хорошо, — говорит лорд Денби. — Я соберу несколько пехотинцев для этой задачи.

— Пехотинцев? — не понимаю я.

Картик складывает руки на груди.

— Это люди вроде меня и Фоулсона. Такие, о которых никто не пожалеет и никто не спохватится.

— Да, возьмите с собой мистера Фоулсона, — говорит лорд Денби таким тоном, как будто предлагает нанять какого-то слугу. — Он умеет обращаться с ножом. Ты ведь отличный парень, Фоулсон, не так ли?

Мистер Фоулсон воспринимает заявление

лорда так, словно получил удар, на который не может ответить. Он крепко стискивает зубы.

— Что ж, если выбирать мне, то я действительно выберу мистера Фоулсона, — говорю я. — Мы с ним понимаем друг друга. И он отлично управляется с ножом. Развяжите моего брата, если вам не трудно.

Мистер Фоулсон снимает с Тома путы. Он поддерживает моего ослабевшего брата, и они вместе идут к двери.

— Повязку на глаза! — ревет кто-то.

Я швыряю ленту на пол.

— Мне она не нужна. А если вам хочется ее надеть, так окажите любезность.

— Джемма! Какого черта тут происходит? Что ты такое сделала? — резко спрашивает Том.

Он наконец начинает приходить в себя, и необходимо действовать.

— Держите его покрепче, ладно? — говорю я Картику и Фоулсону, и они подхватывают Тома под руки.

— Эй, вы! Отпустите меня немедленно! — требует он, но он еще недостаточно силен, чтобы по-настоящему сопротивляться.

— Томас, — говорю я, снимая перчатки, — тебе будет гораздо больнее, чем мне.

— Что? — удивляется он.

Я основательно, бесцеремонно бью его кулаком в зубы, и он падает без чувств.

— А вы сильны, — одобрительно произносит Фоулсон, волоча моего брата к карете.

Я тщательно поправляю юбку и снова надеваю перчатки; рука у меня болит.

— Вы никогда не видели моего брата в таком состоянии, мистер Фоулсон, и не возили его в своей карете. Поверьте, так будет лучше для вас.

Когда Том наконец приходит в сознание — каким бы уж там сознанием он ни обладал, — мы сидим на набережной. Уличные фонари бросают на Темзу пятна света; пятна переливаются, как акварель. Том в полном беспорядке: воротник торчит, как сломанная кость, перед рубашки забрызган кровью. Он прижимает к покрытому синяками лицу влажный носовой платок и осторожно поглядывает на меня. Каждый раз, когда я ловлю его взгляд, он быстро отворачивается. Я могла бы призвать магию, чтобы помочь ему, стереть все воспоминания о сегодняшнем вечере и о моей силе из его памяти, но я решаю не делать этого. Я устала прятаться. Скрывать свою сущность ради спокойствия других. Пусть знает правду обо мне, а если ему это окажется слишком тяжело, я по крайней мере увижу это и пойму.

Том осторожно трогает подбородок.

— Ох…

— Что, сломан? — спрашиваю я.

— Нет, просто болит, — отвечает брат.

Нижняя губа у него кровоточит.

— Хочешь поговорить? — спрашиваю я.

— Поговорить о чем?

Он смотрит на меня, как перепуганный зверек.

— О том, что только что произошло.

Он убирает платок.

— А что тут обсуждать? Меня схватили, увезли в какое-то тайное место, связали и угрожали смертью. Потом моя сестра-дебютантка, которая вообще-то должна быть в школе, учиться делать реверансы, вышивать и заказывать по-французски устриц, выпускает на свободу некую силу, которую невозможно объяснить рациональными законами науки.

Мне бы к утру следовало покончить с собой.

Он пристально смотрит на темную реку, крадущуюся через самое сердце Лондона.

— Это ведь было реальным, все это?

— Да, — отвечаю я.

— Но ты ведь не собираешься… э-э…

Он как-то неопределенно взмахивает рукой, что, я полагаю, означает «выпускать на свободу эти магические силы, которые меня так пугают».

— Не сейчас, — говорю я.

Том морщится.

— А ты можешь избавить меня от этой ужасной головной боли?

— Извини, нет, — лгу я.

Он снова прижимает влажный платок к щеке и вздыхает.

— И как давно ты… ну, вот такая? — спрашивает он.

— Ты уверен, что хочешь это узнать — все это? — спрашиваю я. — Ты действительно готов к правде?

Том несколько мгновений размышляет, и когда наконец открывает рот, его голос звучит уверенно:

— Да.

— Это началось в день моего рождения в прошлом году, в тот день, когда умерла мама, но, полагаю, на самом деле это началось гораздо раньше…

Я рассказываю брату о своей силе, об Ордене, о сферах и о Зимних землях. Единственной тайной, которую я удерживаю при себе, остается правда о том, что матушка убила малышку Каролину. Я не знаю, почему я об этом умолчала. Возможно, почувствовала, что Том пока не готов об этом узнать. Может быть, и никогда не будет готов. Люди могут пережить лишь определенное количество откровенности. Но иногда люди могут весьма вас удивить. Я говорила с братом так, как никогда прежде, я доверилась ему, позволив и реке слушать мою исповедь на пути к морю.

— Это весьма необычайно, — говорит наконец Том. — Так им действительно была нужна ты, а не я.

— Мне очень жаль, — говорю я.

— Это неважно. Мне противны их манеры, — говорит Том, пытаясь скрыть, насколько задета его гордость.

— Есть и такое место, где будут рады тебе, если ты готов это принять, — напоминаю я. — Возможно, ты предпочел бы что-нибудь другое, но там — люди, которые разделяют твои интересы, и ты со временем можешь оценить и полюбить их.

Потом, меняя тему, я говорю:

— Том, мне необходимо кое-что знать. Как ты думаешь, я могла навлечь на отца болезнь, когда пыталась заставить его увидеть, понять… с помощью магии…

— Джемма, у него туберкулез, и это — результат его горя и пороков. Ты тут ни при чем.

— Клянешься?

— Клянусь. И… пойми меня правильно — ты иной раз ужасно раздражаешь!

Он трогает пострадавшую челюсть.

— А удар у тебя, как у мужчины. Но не ты — причина болезни отца. Это его собственная вина.

На реке какое-то судно заунывно гудит. Гудок звучит горестно и знакомо, это зов в ночи — зов того, кто потерялся и не может вернуться.

Том откашливается.

— Джемма, есть кое-что такое, что я должен тебе сказать…

— Да, слушаю, — отвечаю я.

— Я знаю, что ты обожаешь отца, но он — не тот рыцарь в белых доспехах, каким ты его вообразила. И никогда им не был. По правде говоря, он на свой лад обаятелен и мил. Но он эгоистичен. Он ограниченный человек, решившийся довести себя до смерти…

— Но…

Том хватает меня за обе руки и осторожно сжимает их.

— Джемма, ты не можешь его спасти. Почему бы тебе не смириться с этим?