Прекрасное и истина
Шрифт:
Да, Ален пришел в ХХ век из века XIX, если не из XVIII; да, он не создал собственного оригинального учения; но он ни в коем случае не был беспринципным эклектиком, никогда не ограничивался простым повторением идей великих мыслителей прошлого и всячески предостерегал от этого своих учеников. Труды и высказывания мэтров он рассматривал прежде всего в качестве пищи для размышлений. И в ХХ столетие он вошел почти неслышно, неспешно переосмысливая философское наследие прошлых веков и тысячелетий и с великим почтением относясь к взглядам и идеям своих кумиров. Естественно, что его советы – советы человека, который практически не успел побыть «современником» общества потребления, философии постмодернизма, разгула потребительской культуры, расцвета процессов глобализации и многого другого, – с трудом могут быть услышаны теми, для кого все перечисленное является обязательными и привычными элементами
По мнению Алена, которое было высказано им в 1922 г. и верность которому, вероятнее всего, он сохранял до конца жизни, «…добродетель юноши – целомудрие, добродетель зрелого человека – справедливость, добродетель старика – мудрость…»[207]. А теперь скажите: кто в здравом уме станет против этого возражать? Никто! Так устарело ли это мнение? Безусловно! В этом еще одна антиномия, или «ошибка», порожденная особенностями самой личности Алена. Кто сейчас всерьез задумывается о добродетели, да еще столь тонко дифференцированной в соответствии с возрастом? Кто сейчас полностью согласится с тем, что «…церемонии, обязанности, костюм и мода – боги мира сего»[236]? Я полагаю, что таких будет немного, хотя в какой-то степени это высказывание остается верным и сегодня.
Так устарел ли Ален? Да, к сожалению, устарел… Не слишком ли прост и наивен философ, убежденный, что «красота не может лгать»[200], что «того, чье лицо красиво, никогда не следует бояться» и что «это правило универсально»[235]? Конечно, слишком прост и наивен, но при этом наследие философа – это отнюдь не музейный экспонат, не вырванный из живой жизни гербарий, а увлекающий путешественника своими тайнами лес символов и метафор, богатый своим разнобразием и увлекающий разнообразием богатств.
`A propos: откройте практически на любой странице томик Стендаля или Бальзака – любимых писателей Алена. Или Гомера, Данте, Шекспира, Толстого, которых он также очень ценил. Устарели ли их мнения, рассуждения, выводы? Конечно: ведь многие из них воспринимаются сегодня как совершенно несовременные, а иной раз и наивные. И это вполне естественно. Но какое удовольствие испытывает искушенный (и даже неискушенный) читатель, вновь и вновь скользя внутренним взором и мыслью за теми, казалось бы давно устаревшими, смыслами, которыми насыщены страницы произведений этих мыслителей-художников! Идя на концерт музыки барокко – без сомнения, во многом устаревшей! – искушенный (и даже неискушенный) слушатель погружается в мир звуков, пребывание в котором приносит ему непередаваемое наслаждение. Стоя перед Мадонной Рафаэля искушенный (и даже неискушенный) зритель не задумывается о «несовременности» живописного изображения. И т. д.
Вы можете возразить: «Ну как можно равнять Бальзака, Баха, Рафаэля – и Алена?».
А я и не думал их равнять и даже не собирался их сравнивать! Поскольку каждый из них – это самостоятельный мир, упорядоченность которого крайне относительна, это специфическое мировоззрение, сложное и в большей или меньшей степени противоречивое, своеобразная система ценностей, уникальная и, вполне вероятно, в чем-то недостаточная. Мир любого человека, оставившего свой след в мировосприятии других людей, – это неповторимая страница в многотомной книге мировой культуры, обращение к которой позволяет нам лучше понимать и себя и окружающую нас среду и строже оценивать то, что сегодня стремится – порой ценой неимоверных потуг – выдать себя за современность.
Ален, его творчество, – это уникальный космос, знакомство с которым и путешествие по которому погружают нас во время и атмосферу культуры. В связи с этим значение обретают не столько даты, факты и события, сколько мысли и чувства в их всечеловеческом измерении. Именно этим бесконечно богаты многочисленные книги Алена. Так, как говорил и думал он, сегодня уже не говорят и не думают, а поэтому его наследие превращается в исторический документ и памятник культуры. Та система ценностей, на которую он ориентировался, сегодня подверглась радикальному пересмотру, и место интересовавших его понятий – таких, как «добро», «красота», «сомнение», «надежда» и др., – заняли далекие ранее от гуманитариев – «клиника», «безумие», «шизофрения», «наказание», «тюрьма», «патологическое», «пост» и т. д. Поэтому многочисленные работы философа – это, кроме всего прочего, свидетельские показания мудреца, говорящего с нами из прошлого.
Выводы, подобные тем, которыми завершал свои размышления Ален, сегодня уже
Прекрасное и истина
…Нужно, чтобы прекрасное предшествовало истинному.
Скромно-великий Ален
(Предисловие к книге «Краткий курс для слепых»)
Ален, последний мудрец, живший на Земле в ХХ веке (ну, по меньшей мере, один из самых последних: ведь в условиях господства потребительской культуры и во времена, пришедшие на смену эпохе постмодернистского декаданса, мудрецы уже немыслимы и даже «не нужны», неуместны, а следовательно, существовать они просто не могут), французский философ, эстетик, писатель, литературный критик, культуролог, социолог, моралист, но во всех своих ипостасях – прежде всего мыслитель-поэт (или, скорее, поэт-мыслитель) был автором в высшей степени необычного труда, о неординарности которого говорит хотя бы его название – «Краткий курс для слепых. Портреты и доктрины древних и современных философов» [68] , а также то, что первоначально он был набран шрифтом Брайля. Несколько позже автор все-таки опубликовал свою работу в обычном для чтения виде. В результате «Курс для слепых» стал доступен и зрячим, или, точнее, желающим видеть.
68
Alen. Abr'eg'es pour les aveugles. Portraits et doctrines de philosophes anciens et modernes. Эта работа неоднократно издавалась во Франции. Первое издание: Paris: Paul Hartmann, 1943.
Однако неординарность нижеследующего текста, без всякого сомнения, не исчерпывается ни тем, что он был адресован избранной группе читателей, ни несколько необычным списком имен, включенных в этот историко-философский экскурс: ведь в нем, например, отсутствуют главки, которые были бы посвящены Августину, Фоме Аквинскому, Ф. Бэкону, Гоббсу, Локку, Фихте, Шеллингу и даже Гегелю, притом что к этой фигуре Ален обращался не в одной своей работе. Да и завершается этот текст всего лишь рассказом о концепции Конта, в результате чего без соответствующего ее значимости внимания остается философия не только ХХ, но и основной части XIX столетия. В связи с этим включенное в название книги слово «современные» вызывает некоторое удивление и подталкивает к мысли, что либо для Алена современность завершалась учением Конта (или, как минимум, начиналась с него), либо себя он ощущал в большей степени современником последнего, чем Сартра, Ясперса или даже Ницше.
Однако главная особенность этой книги заключена все же в ином: те коротенькие главки, точнее своеобразные фрагменты, из которых состоят, с одной стороны, предельно сжатый обзор истории западноевропейской философии (включая XVIII в.), а с другой – достаточно развернутое изложение концепции Конта, абсолютно не похожи на хорошо знакомые нам и нередко оказывающиеся бесконечно-скучными параграфы бесчисленных работ по истории философской мысли, создававшихся (преимущественно в XIX–XX веках) и продолжающих создаваться чуть ли не во всех странах мира как значительными мыслителями, так и скромными, но безусловно эрудированными, добросовестными профессионалами – преподавателями университетов.
Конец ознакомительного фрагмента.