Прекрасные деньки
Шрифт:
Во время одной из таких посиделок какая-то старуха принесла в дом новость: Лехнерша преставилась, уже в гробу лежит, можно идти прощаться. Все надели пиджаки и, проделав небольшой путь в сумерках ноябрьского вечера, вошли в старый дом. Там ходили на цыпочках, всюду — растерянные лица и приметы неожиданно прерванных дел. Наверху, в комнате, лежала покойница.
Так и тянуло либо уйти вслед за ней, либо вырвать ее из жуткого оцепенения. Холль крепился, чтобы не закричать. Вот недвижно лежит женщина, которая с детских лет работала как заведенная. Даже сейчас он видел ее в
Вернулись домой, выслушали разглагольствования хозяина, и Холлю хотелось убить его. Сколько раз сидела Лехнерша в этой комнате, сколько раз сидели с ней вчетвером, впятером, вдесятером в тысячах комнат окрестных домов, и вот хозяин говорит о ней в прошедшем времени и утверждает, что у нее была прекрасная смерть: "Господь приготовит ей хорошее местечко". Даже Хельга не смогла долго слушать это и поспешила уйти. В ответ на такое извержение глупости ей тоже нечего было сказать.
И само погребение было очень скромным. Но вскоре после этого, когда в автокатастрофе погиб какой-то парень, на кладбище было черно от траурных одежд, и вся деревня, как положено, отскорбела по незнакомому лесорубу.
Хельга ушла нежданно-негадано. После нее в доме остались несколько книг и блокнот. Книги разобрали хозяйка и работницы. Хозяин посмеивался над ними, книжка, мол, что для новорожденного теля рюмка, хотя сам он читал книжки про усопших и убиенных императоров. Холлю пришлось довольствоваться блокнотом. Он был уже потрепан, с вырванными листами. Когда посылали за дровами, Холль часто усаживался в дровяннике и начинал читать блокнот. В рассказиках речь непременно заходила о гневе и о том, на что способны люди в приступе гнева. Там была история о заколотой женщине. В другом рассказе кто-то отсек себе оба уха. Но говорилось также и о том, как зарождается гнев и что человек от природы не вспыльчив.
В облачении Деда Мороза Холлю явился Бруннер, которому Холль уже не давал ответов на уроках Закона Божия. Он начал спрашивать Холля и Конрада про три непреложные божественные истины, а из-за его спины, гремя цепочкой и грозя розгами, то и дело выскакивал Бедошик. Бруннер пытался подсказать, хозяйка сердилась, выпроводила Бедошика с корзиной подарков из комнаты, но тот снова прискакал и, рыча, набросился на Холля и Конрада. Конрад убежал за печку, Бедошик — следом. Конрад огрел его сапожной колодкой и поддал ногами, Холль тоже подскочил и успел добавить парочку пинков до того, как появились хозяйка и Фельберталец.
Холль все еще иногда дул в постель, но хозяйка уже не казнила его ненавистным взглядом, однако белье продолжали вывешивать в общей комнате. Найзер занес обух, ударил, еще и еще раз, и свинья рухнула, а хозяин всадил ей нож. Холль запускал поварешку в кровь. Повсюду резали скот. Жаровни дымились запахом
Половина деревни, казалось, обезлюдела, все собрались в одной комнате, Бруннер занял место под распятием. Вошел пьяный Найзер и с порога гаркнул, что желает посидеть без священника. Побагровев до корней волос, Бруннер выскочил вон. Вслед ему раздался смех, а на другой день пили водку. Тогда Бруннер решил подъехать к молодежи, он разложил на столе игру — какие-то пружинистые фишки, нажмешь — и подпрыгивают. Во время игры кто-то пожелал узнать, почему баловство с девками считается грехом? Тут Бруннер мгновенно свернул игру и, хлопнув дверью, удалился.
Все обрастало инеем и падавшим снегом, из здания школы доносились рождественские песни, сарай все еще торопились набить сеном, точили ножи, Мария и Роза, ползая на коленках в общей комнате и кухне, скребли и мыли полы. Холлю разрешили после обеда покататься на санях. На воле было морозно. Пришел Бартль. Зажгли свечи. Работники неуверенно располагались вдоль стен. Под распятием — фигурки пастухов и святого семейства. Хозяин в старинном крестьянском одеянии, взгромоздясь коленками на скамеечку и опершись локтями на стол, излучал и благостность, и властность. Остальные стояли на коленях вдоль скамей.
Холль внимательно наблюдал за пальцами хозяина, перебиравшими четки, — сколько он там отщелкнул косточек, две или три, — потом снова переводил глаза на часы, так как уже знал, что на три полных молитвы хозяину требуется полчаса, одновременно Холль поглядывал на лица в отсветах свечных огней, и эти полчаса тянулись невыносимо долго. Завершив три круга молитв, воззвали к дюжине святых, отбубнили один "Отче наш" за дедушку, один — за бабушку, потом попросили у Господа блаженного упокоения в смертный час.
Вспыхнул электрический свет. Все облегченно вздохнули и в ожидании звона сняли слуховую заглушку. Потом все встали вокруг елки, запели и, стыдливо принимая гостинцы из рук хозяйки, торопились поблагодарить и уйти. Холль задержался, никаких подарков он не желал, однако вознагражден был щедрее, чем работники, хотя и не так, как братья. Ему объяснили, что все дело в крестном. Накрыли на стол и принялись за еду. Хозяин что-то рассказывал про людей, которым в Святую ночь приходится бесприютно бродить под открытым небом, про отрубленную руку, про какое-то убийство.
Бартль снова ушел на дальний надел. Найзер крепко выпил и начал петь в церкви тирольскую песню, его вышвырнули к воротам кладбища. Пришлось ему продолжить трапезу на могиле отца. Дети были в новых рубашках и брючках. В церкви пахло человеческим потом. Обратный путь внушал Холлю страх. Дети вокруг наперебой рассказывали о подарках. Мороз покусывал нос и уши. Под ногами скрипел и хрустел снег. Внизу горели огни, наверху — звезды. Хотелось перенестись куда-нибудь подальше отсюда и стать взрослым. Сугробы щетинились черными изгородями. Ручей беззвучно скользил меж больших камней.