Прекрасные и обреченные. Трилогия
Шрифт:
– Я заставил вас скучать? – обиженно поинтересовался Мори, с некоторым беспокойством заглядывая под навес.
– Нет, ты нас разочаровал. Выпустил столько стрел, а попал ли хоть в одну пташку?
– Пташек я оставляю Дику, – поспешно откликнулся Мори. – Моя речь беспорядочна и состоит из отдельных, не связанных между собой фрагментов.
– Меня тебе не расшевелить, – буркнул Дик. – Ум мой занят вещами земными и насущными. Слишком сильно желание принять горячую ванну, чтобы беспокоиться о смысле своей профессии и решать, какая часть человечества является фигурами, достойными жалости или презрения.
Рассвет напомнил о себе светлым пятном
– Без четверти пять, – вздохнул Дик. – Ждать почти час. Смотрите, двое уже отошли ко сну. – Он указал на Энтони, который смежил веки. – Сон семейства Пэтчей…
Но прошло минут пять, и, несмотря на набирающее силу птичье щебетание, его голова упала на грудь, качнулась раз, другой, третий…
Только Мори Ноубл остался бодрствовать, сидя на крыше станционного навеса. Широко раскрытые глаза с усталой сосредоточенностью всматривались в зарождающееся вдалеке утро. Он думал о призрачности идей, угасающем сиянии бытия и навязчивых мыслишках, что настырно заползали в жизнь, словно крысы в разрушенный дом. В данный момент Мори не утруждал себя переживаниями. В понедельник утром начнется работа, а чуть позже придет девушка, принадлежащая к другому классу, для которой он является смыслом жизни. И именно это ближе всего сердцу. На фоне удивительно яркого своеобразия грядущего дня казалась верхом самонадеянности некогда предпринятая попытка осуществлять мыслительный процесс с помощью такого хилого и ущербного орудия, как человеческий разум.
Взошло солнце, устремляя на землю сияющие потоки тепла; повсюду бурлила жизнь, шумно суетилась вокруг, как рой мух… Запыхтел клубами черного дыма паровоз, послышался отрывистый окрик «По вагонам!», за которым последовал звон колокола. Мори, смущаясь, заметил на себе любопытные взгляды пассажиров поезда, развозившего молоко. Потом услышал, как спорят Энтони и Глория, решая, ехать ли им в город вместе. Шумные возражения напоследок – и она уехала одна, а трое мужчин, бледные, похожие на привидений, одиноко стояли на платформе, слушая, как чумазый угольщик, что ехал в кузове грузовика, хриплым голосом воспевает летнее утро.
Глава третья
Сломанная лютня
Август, половина восьмого вечера. Окна гостиной в сером доме распахнуты настежь. Терпеливо ждут, когда затхлый от спиртного перегара и табачного дыма воздух вытеснит из помещения сонливая свежесть напоенных теплом поздних сумерек. Запах тронутых увяданием цветов, такой нежный и едва уловимый, будто уже намекает на недалекий конец лета, что наступит в положенный срок. Но август настойчиво заявляет о себе многоголосым стрекотанием сверчков у боковой веранды, а их собрат, которому удалось пробраться в дом и надежно укрыться за книжным шкафом, время от времени громко извещает о своей исключительной сообразительности и неукротимой энергии.
В комнате царит страшный беспорядок. На столе стоит блюдо с фруктами, они настоящие, но выглядят как муляж. Вокруг него выстроилась угрожающего вида батарея графинов, бокалов и переполненных пепельниц. Из них еще поднимаются волнистые струйки дыма, растворяющиеся в спертом воздухе. Не хватает только черепа для полного сходства с достойной почитания литографией. В свое время она являлась неотъемлемой принадлежностью любого богемного «логова», с благоговейным восторгом изображая детали, дополняющие представление о разгульной жизни.
Через
Как раз перед седьмым фальстартом нестройная разноголосица обогащается третьим звуком. К дому подъезжает такси. После минутной тишины снова слышится рев двигателя. Шумное отбытие такси почти заглушает шорох шагов по посыпанной гравием дорожке. По всему дому разносится надрывный вопль звонка.
Из кухни выходит маленький усталый японец, торопливо застегивая на ходу пиджак из белой парусины, какие носит прислуга. Он открывает парадную дверь, затянутую сеткой, и впускает красивого молодого человека лет тридцати, одежда которого свидетельствует о неких благих намерениях, свойственных людям на службе у человечества. Благонамеренностью дышит и весь его облик. Он окидывает комнату взглядом, в котором любопытство смешано с непоколебимым оптимизмом. При виде Т а н ы в его глазах отражается титаническое напряжение, вызванное намерением вразумить безбожника-азиата. Зовут молодого человека Ф р е д е р и к Э. П э р а м о р. Он учился с Энтони в Гарвардском университете, и из-за одинаковых первых букв в фамилии в аудитории их постоянно усаживали рядом. Поверхностное знакомство имело продолжение, но после окончания учебы они ни разу не встречались.
Тем не менее П э р а м о р заходит в комнату с видом человека, намеревающегося остаться на весь вечер.
Т а н а отвечает на вопросы гостя.
Т а н а (с заискивающей улыбкой). Уехари гостиниса ужинать. Назад через порчаса. Уехари поровина седьмого.
П э р а м о р (рассматривая бокалы на столе). У них гости?
Т а н а. Да, гости. Миста Кэрамел, миста и мисса Барнс, мисс Кейн, все тут.
П э р а м о р. Понятно. (С добродушным видом.) Похоже, они славно порезвились. Да, так и есть.
Т а н а. Не понимая.
П э р а м о р. Покутили на славу.
Т а н а. Да-да, пири, много-много пири.
П э р а м о р (деликатно меняя тему разговора). Когда я стоял у двери, из дома доносились звуки музыки. Мне не послышалось?
Т а н а (сдавленно хихикая). Да, я играть.
П э р а м о р. На одном из японских инструментов?
Ясно, что он является подписчиком журнала «Нэшнл джиографик».
Т а н а. Я играй японский фре-е-ейта. Японский фре-е-ейта.
П э р а м о р. И какую песню ты наигрывал? Какая-нибудь японская мелодия?
Т а н а (морщит лоб от неимоверного напряжения). Я играй песня поезд. Как у вас? Зерезнодорозная песня. Так говорят в моя старана. Как поезд. Ухо-о-одит. Знасит, свисток. Поехари. Идее-е-ет. У-у-у-у. Осень красивая песня в моя старана. Дети поют.
П э р а м о р. Действительно, очень приятная мелодия.
В этот момент совершенно очевидно, что лишь огромное усилие воли удерживает Тану от желания немедленно броситься наверх и принести открытки, включая те шесть, напечатанных в США.