Прекрасный белый снег
Шрифт:
А он не обижался. Ну разве можно обидеться на плачущего ангела...
— Пойду-ка я пройдусь, — только и сказал он ей. — На скамейке посижу, подумаю...
В ближайшем магазине он купил большой пакет вина — литра ему показалось маловато, в соседнем, между двумя пятиэтажками дворе, напротив Серёгиного дома выпил одним махом чуть не половину и закурил. Как ему быть и что же теперь делать он не понимал.
"Ну ведь могла она хотя бы посоветоваться сначала, — думал он о Светке. — Что-нибудь всегда придумать можно..." Да нашёл бы он, казалось Веньке, десятку эту, несчастную. К своим бы сходил, боксерам, не переломился.
К тому же, его душила тяжёлая, мрачная и злая ревность. Он представлял как она стонет под этим человеком, подонком-вымогателем в следовательских погонах, как извивается под ним, обнимает его ногами, и в нём, горячей волной поднималась слепая ярость. Ему хотелось убить этого мерзавца, забить своими кулаками насмерть, прямо сейчас, у этой же скамейки. Он понимал прекрасно: ни кулаками ни слезами этому горю не поможешь, и всё же, всё его нутро требовало какой-то страшной мести, вот прямо здесь, сейчас, немедленно...
Прихлёбывая вино, в яростных своих и тяжёлых мыслях он досидел до полной темноты, немного забылся и будто даже включился из окружающей его действительности. Обратно в этот мир вернул его голос друга:
— Привет, Валерка! Ты спишь там, что ли? — Над его головой стоял Серёга.
— Ну здорово, коль не шутишь, — посмотрел на друга Венька. — Ты, Серый, ничего не перепутал? Давно я тебе стал Валеркой?
— Ой, ёлы-палы, Веня, — протягивая руку сказал ему Серёга. — Извини, брат, заговорился. Мы тут с друзьями посидели, так там Валерка был, ну Светкин брат, Вовкиной... Помнишь, на дне рождения, в Цыпе... Должен помнить...
— Да помню, помню, — он протянул пакет приятелю. — Красненького глотнёшь немножко? Я слышал, на память влияет очень благотворно...
— Давай, — взял пакет Серёга. — Разве что для памяти... Я бы лучше самогона... Ты же знаешь...
— Да знаю, — задумчиво ответил Венька. — Конечно, лучше самогона... Ну что стоишь, присаживайся.
Они выпили ещё немного, закурили.
— Знаешь, Серёга, — взлянул на друга Венька, — а я ведь правда, немного и Валерка. Мать при рождении Валерием назвала. А бате что-то не понравилось. Вот и передумали, в свидетельство уже Вениамином записали. У нас в доме батя всё решал... Так что, Серый, можешь и Валеркой называть, если очень хочется. Да хоть горшком, — вяло улыбнулся он, — только в печь не ставь...
— Да уж, — тяжело вздохнул Серёга. — Батя, батя... — Он взял пакет, отпил большой глоток, затянулся глубоко, посмотрел на Веньку. — Я-то своего похоронил. Сегодня пятый день пошёл. Вот видишь, хожу теперь, бухаю... А ты сам-то, чего грустишь?
— Да, со своей поцапались немножко, — ответил Венька. — Ладно, как-нибудь проскочит. Давай-ка лучше, за батю твоего. Он же, вроде, не старый был совсем. Что случилось-то?
— Инфаркт, — ответил Серый. — Ладно, давай, за моего родителя...
Они выпили по очереди, снова закурили.
— Вот и мой, тоже от инфаркта, — протягивая Серому пакет сказал негромко Венька. — Тоже, молодым совсем. Шестьдесят три всего исполнилось. Прямо с дня рождения, часа два скорую прождали. Неделю в больнице протянул...
— Слушай, Вень, а что мы тут сидим, — сказал ему Серёга. — Пошли-ка, брат, ко мне, помянем по-людски. Замёрз небось... Пошли, Балабасина зайти хотела. С подругой, — немного мечтательно, с грустью улыбнулся он. — Спрашивает всё: как там наш Венька? Пропал, говорит, совсем...
И они пошли к Серёге...
Глава десятая
А Светка поплакала ещё немного, вымыла солёное от слёз лицо, спокойно уже налила себе ещё полкружки, вздохнула, разбавила водой из чайника и закурила. "Ничего, — казалось ей, — немного можно, с завтрашнего утра ухожу в жёсткую завязку."
С чего она вдруг сорвалась Светка и сама не понимала. Уходить, действительно, по настоящему уходить от Веньки Светка совсем не собиралась, она до сих пор его любила. "Видно, — грустно подумала она, — накопилось. Была причина. На ровном месте такие срывы не случаются. Хотя, как знать. Беременность... К тому же первая. Может, токсикоз. Другие вон, штукатурку лопают, и ничего. А уж орут-то точно все. Какая же это беременность, без маленького скандала? Да и денёк сегодня выдался, не дай-то Бог. Милиция эта, Марат... Веня с этой своей дракой, кошка больная... Господи, — подхватилась вдруг она, — а как же Люся? Чего же я? Вот дура..."
Люська, свернувшись маленьким белоснежным крендельком так и сидела на дне сумке, в углу кресла где её оставили, когда начался весь этот ужас. Светка принесла воды в невысокой плошке, в другую насыпала немного корма и аккуратно, под животик, вытащила несчастное животное наружу:
— Давай, Люсёк, похрусти, моя хорошая...
Люська в ответ мяукнула негромко, похлебала водички маленьким розовым язычком, съела совсем чуть-чуть сухого корма, и положив голову на лапы улеглась напротив блюдца.
— Что, Люсь, больше не идёт? Может поешь ещё немного? Не хочешь? Бедняжечка, душенька моя, исхудала как, — поглаживая кошку приговаривала Светка. "Господи, — думала она, — да это же ужас просто. Кожа да кости. Половина от всего осталась..."
Она присела рядом, внимательно осмотрела и ощупала Люську со всех сторон, та не сопротивлялась. От неё здорово несло мочой, шерсть, особенно на животе и шее пошла вся колтунами, заплаканные казалось, зелёно-серые глаза гноились, из правого, коричневатой дорожкой стекала на щеку длинная засохшая слеза. Блох, слава Богу, Светка не заметила.
В ванной она набрала полный таз воды, ещё один, поменьше, поставила на доску, воду в нём разбавила шампунем, каким обычно мыла Машку, туда же загрузила кошку. Совсем, казалось бы, обессилевшая Люська в процессе купания умудрилась-таки расцарапать ей предплечье, правда не очень сильно и неглубоко. Выглядела она, после купания это стало очевидно, действительно ужасно: в пустом тазу, откуда уже после полоскания Светка слила всю воду, стояла будто бы и не кошка, какой-то странный длинный зверь скроенный только из позвоночника и рёбер, с заплаканными, одичавшими глазами, напоминавший чем-то смутно полевую мышь после зимовки. Пожалуй даже и не полевую, летучую, альбиноса — белую летучую мышь со сложенными крыльями, выпирающими позвоночником и рёбрами, какими-то узлами и тонкими верёвочками связок и сухожилий там, где у нормальных кошек всегда есть живая плоть, и несоразмерной головой на длинной тонкой шее. "Жуть какая, — Светка чуть не заплакала опять, — бедное животное! Столько натерпелось!" Она, как смогла, отжала шерсть, завернула Люську в простыню, и уложила в кресло укутав шерстяным цветастым покрывалом, в самый уголок. Потом налила ещё вина — немного в кружку и пополам с водой маленькую бутылку из под минералки, оделась и позвала Марусю: