Прекрасный белый снег

Арефьев Валерий Михайлович

А Венька всё также ездил на свою, давно уже не новую работу, теперь правда, не с самого утра: заставить себя подняться в восемь он уже не мог. В тяжком и горьком полубреде-полусне валялся он в постели до одиннадцати, поднявшись же наконец, с холодной тихой яростью, до третьего пота лупил мешок — неведомого своего соперника, нового друга Светки, и выпив только большую кружку чая после душа на лоджии под пару сигарет, в первом уже часу выходил из дома. На биржу заявлялся только к часу — работал он здесь сам на себя и выговаривать ему за опоздание было просто некому. До вечера, как правило, успевал забить одну большую сделку, или, на худой конец смотаться в город, за немецкой или финской маркой, а может и за какой-нибудь цветниной: швейцарским

франком, норвежской или, к примеру, шведской кроной, голландским гульденом или итальянской лирой. Зарабатывал честно свой полтинник баксов, и этого ему теперь вполне хватало.

Немногочисленные эти, происходившие всё реже сделки он заключал скорее по привычке чем ради заработка, уже на каком-то автомате. К тому же, ему просто необходимо было хоть что-то делать, что-то давно привычное, иначе, он видел эту перспективу довольно ясно, начнётся очередной тяжёлый депрессняк. И он упрямо продолжал прозванивать банки и обменники в поисках валюты, хотя и понимал уже: теперь ему это совсем неинтересно.

Странное у него иногда возникало ощущение: все эти годы совместной их со Светкой жизни он словно крутил педали гоночного велосипеда, случалось из последних сил, у него была цель и он к ней всегда стремился. Он словно привык жить каким-то завтрашним, счастливым днём, ясно представлял их будущую просторную квартиру, хорошие машины у обоих, весёлого улыбчивого малыша — мальчишку непременно, как он играет в их маленькой, сплошь в турничках и шведских стенках, заваленной мягкими цветными кубиками детской, отдых где-нибудь в Италии, возможно домик в Гоа — в пальмовой роще у океана, и всё это, казалось, случится когда-нибудь в их жизни. Теперь же всё это у него забрали, мечтать внезапно стало не о чем, стемиться не к чему, и крутить эти вечные педали, как выяснилось, было совершенно ни к чему. И деньги, те самые, что ещё вчера он зарабатывал с таким упорством, ему вдруг оказались не нужны. На себя, на свою жизнь, того что он имел ему вполне хватало, перспективы все его внезапно куда-то испарились будто и не было их вовсе, из-под него словно выбили опору. Спешить Веньке отныне стало некуда, и надрывать себя заработком быстрых денег теперь ему было просто лень...

Так что, работал, даже уже и не работал, присутствовал на бирже по привычке что-то делать Венька уже на автомате. До вечера он больше не засиживался, часов наверное в шесть, не позже, спустившись по лестнице служебным входом выходил прямо к маленькому ларёчку-магазинчику, брал пару банок пива, и сторонясь знакомых задворками брёл к метро. От Чёрной речки до дома он ходил теперь пешком, по дороге покупал ещё немного пива, в тихом, полюбившимся ему дворе, недалеко от дома, устраивался на скамейке, пил своё пиво и думал, думал, думал: как же это всё произошло.

Он вспоминал их отношения с самого начала, по дням перебирал их жизнь, пытался найти настоящую причину. И иногда ему казалось, что всё могло пойти иначе, порой же — что иначе сложиться просто не могло. Хотя, казалось бы, такая малость, не будь той ссоры, последней, расскажи она ему вовремя о малыше, так ничего бы того и не случилось, пошло бы всё иным путём, радостным и счастливым.

"Да, Господи, какая нелепая, глупая случайность — думал Венька, — драка какая-то, в метро. Ведь он же её и защищал, от этого придурка. Ну дал разок по морде, и что? Да совсем ещё недавно, лет сто всего назад, и не за такое легко могли насквозь проткнуть! А средние века? Да тот же Сирано! А Александр Сергеевич... Вот уж, кто-кто, а этот бы дырок понаделал... А тут такая малость! Он, защищая честь любимой женщины ударил мерзавцу по лицу... Нет, — думал Венька, — не в том была причина. Что-то у них пошло не так, и не теперь, а уже давным давно..."

И вновь перед его глазами вставал тот страшный день, он видел эту рябь под ярким солнцем на речной воде, тревожную и лёгкую, тот мостик

в парк на Малой Невке, в его ушах опять звучал предсмертный писк, и тёмный ужас охватывал его в который раз. Тогда, именно тогда всё и началось, что-то в их отношениях сломалось, вдруг пошло не так. Они забрали жизни тех маленьких, слепых ещё кутят, забрали так легко и даже не подумав, так легкомысленно и так жестоко, так просто и бездушно, будто бы это были и не живые детки их любимой Машки, а плюшевые игрушки с дешёвого рынка у Апрашки И Бог их за это не простил, вернул всё сторицей через много лет. "Да, — думал Венька, — за всё, оказывается, рано или поздно приходится платить." И вот уже им со Светкой пришлось заплатить такую страшную цену за давний тот проступок...

Ночами его опять стали мучить сны, тревожные и яркие до боли, он снова видел Светку, такую красивую и грустную, с печальными, вдумчивой проволокой серыми глазами, она глядела на него, укоризненно качала головой и словно говорила: "Нет, Венька, я больше не люблю. Всё теперь закончено." И вновь рассказывала о другой какой-то нежности, и Венька понимал: всё так, отныне всё закончено и Светку больше не вернёшь. Не зная, что ей ответить он будто бы кричал во сне, но крика у него не получалось, он только открывал рот, как рыба выброшенная на берег глотает бесполезный воздух беззвучно шевеля губами.

Ему опять приснилась молодая кобылица, всё так же она паслась на том лугу, неподалёку, но не одна, рядом крутил хвостом какой-то сивый мерин, а на опушке леса стоял отчего-то тёмно-вишнёвый Мерседес, как раз такой он видел во дворе больницы, когда его так неожиданно забрала Светка. Но подойти к ней Веня не решался: светлых его ангелов на этот раз рядом не нашлось, и подсказать путь к её душе было просто некому.

В довесок ко всему опять появились боли в сердце, слева, где-то сразу под соском. Особенно тянуло по утрам, часов с шести-семи, и он в который раз подсел на своё годами проверенное средство — привычные уже Рибоксин и Аспаркам, да к ним ещё добавил Корвалол. Это хоть как-то помогало, хотя и ненадолго...

Светка ему больше не звонила, как сквозь землю провалилась, случалось он сам набирал её домашний номер, но только услышав его голос на другом конце трубку сразу вешали. Мобильный же её на звонки не отвечал, вызовы его Светка, похоже, просто игнорировала.

Однажды вечером, на долгие новогодние каникулы, месяца три уже прошло как она от него сбежала, раздался гудок домофона из прихожей, тревожный какой-то и недобрый. У Веньки сразу кольнуло сердце от тяжёлого предчувствия. Мужской голос попросил Вениамина, выйти на два слова. "Что ещё за шутки, — подумал было Венька. — На два слова... Ничего себе, дела... Кому ещё заняться нечем? Не послать бы этого умника подальше...", но тем не менее, по-быстрому, лёгко оделся и спустился вниз.

У подъезда стояли двое: один показался ему знакомым, где-то он видел эту усатую рябую морду, причём не так давно. Стоял он на некотором отдалении, и разглядеть как следует Венька его не мог.

Второй — на вид парень казался довольно крепким, весом килограмм под девяносто, на полголовы повыше Веньки, был ему как-будто незнаком. Литые раскачанные плечи и бычья шея сразу выдавали в нём качка. Он обернулся к своему напарнику:

— Этот?

— Этот, точно он, — вытянув по гусиному немного шею ответил тот.

— Ты Веня? — спросил качок без всякой подготовки.

— Ну я, — ответил Венька. — А ты-то сам, кем будешь?

— Много будешь знать, плохо будешь спать, — недобро усмехнулся парень, и смерив Веньку взглядом добавил: — Да... Не богатырь... А я-то думал... Короче, — он, кажется, не сомневался ни секунды что выглядит ОЧЕНЬ убедительно, — слышь, ты, чудила! Оставь её в покое... Хорош уже человека звонками доставать. Не отвечают, значит и не нужно. Усвоил? Они уже три месяца, как вместе... Ты меня понял? Усёк, чувак?