Прекрасный дом

Коуп Джек

Коуп разрушает и широко бытующие представления об англичанах в Южной Африке. Наряду с хладнокровными убийцами, такими, как Атер Хемп и полковник Эльтон, в книге есть и влюбленная в зулусский народ мисс Брокенша, и Маргарет О’Нейл, и кузнец Олдхэм — люди, которым расизм чужд. И, наконец, главный герой романа — сам Том Эрскин, который идет на разрыв с любимой женщиной, с материальным благополучием и уходит, в сущности, в никуда, потому что не может мириться с ролью соучастника нескончаемого ряда преступлений.

Буры у Коупа тоже разные, отличные от трафарета, который бытует с незапамятных времен. Нет в книге «идеального» бура,

до сих пор появляющегося на страницах школьных учебников; этакий бородатый мужчина, в широкополой шляпе, перепоясанный патронташами, с длинноствольным ружьем в руке.

Есть угрюмый, скупой, упрямый, вспыльчивый, нетерпимый, но вместе с тем мужественный и по-своему благородный Стоффель де Вет по прозвищу «Черный», в чьем сердце никогда не угасает злоба к англичанам, «Изможденный вид, бедная одежда, самодельные башмаки, много раз чиненные седло и уздечка и при этом прекрасная осанка, гордый взгляд и насупленный брови — человек не согнутый и не сломленный бесчисленными несправедливостями и обидами».

Но зулусов он удостаивает лишь кличкой «кафр» (слово арабского происхождения и означает «язычник», «неверный»). Когда зулус Коломб Пела заговорил с ним на хорошем английском языке, Стоффель произнес в недоумении и ярости: «Я так удивился, будто это моя лошадь заговорила… Чем скорее такого кафра прикончат, тем лучше. До чего мы дожили!»

Есть старая Оума и юная Линда, которые, каждая по-своему, нарушают в представлении читателя давно сложившийся стандарт.

В истории человечества, должно быть, существует немного народов, которых бы идеализировали в такой степени, как буров. Этот маленький народ привлекал симпатии чуть ли не со времен далекого 1652 года, когда сотня голландцев основала для Ост-Индской компании колонию на юге Африки. Большинство из них были полунищими бродягами — гезами, чьи деды вместе с Тилем Уленшпигелем освобождали Фландрию от испанцев герцога Альбы.

Колонисты обосновались на полпути между Европой и сказочно богатым Востоком, там, где сталкивались и кипели воды двух океанов. Мореплаватели по справедливости называли это место мысом Бурь, а потом в суеверном страхе переименовали его б мыс Доброй Надежды. И самые прожженные шкиперы крестились, добравшись сквозь здешние штормы до благословенной колонии, «морской таверны», где можно было отдохнуть, пополнить запасы пищи и пресной воды, спокойно пососать трубку и потолковать с неторопливыми бурами — так стали называть себя поселенцы (слово это по-голландски означает «крестьянин»).

В конце XVII столетия ряды буров пополнились французскими гугенотами, которые в страхе перед новой Варфоломеевской ночью бежали из Ла-Рошели и других городов и селений после того, как Людовик XIV отменил эдикт своего деда Генриха IV о веротерпимости.

Все это создавало вокруг буров ореол романтики. Он стал еще явственней, когда эти люди — после того как англичане захватили мыс, — не желая мириться с новыми порядками, погрузили свои пожитки в фургоны и в тридцатых годах прошлого века двинулись на север, в глубь материка. Так начался знаменитый «трек» — переселение на новые земля.

Путь по неизведанным европейцами местам, столкновения с преследовавшими их английскими отрядами, войны с африканцами, суровые лишения, нападения хищных зверей — все это оставило неизгладимый след в памяти бурского народа. Бурские девушки поколения коуповской Линды, да и после, мечтали о героических временах переселенцев — «воортреккеров», когда Оума и ее сверстницы заряжали мужчинам ружья.

Разве недостаточно было всего этого, чтобы Европа стала идеализировать буров? И разве так уж странно, что

Европа почти не замечала, насколько невежественно большинство этих людей, не видела, как изолированность от остального мира ограничила их кругозор, не осуждала их за то, что во времена Бальзака и Диккенса они на своих фермах, как в средние века, читали только толстую семейную Библию, понимали ее текст дословно, безоговорочно верили в учение Кальвина о предопределении и считали себя народом избранных, а африканцев — своими слугами которым сам Господь уготовил столь печальную участь.

Все это зачастую ускользало от внимания европейцев, застилалось дымкой романтики. Но Коуп пытается нарисовать образы реальные, подлинные.

Каждому, кто раскроет «Прекрасный дом», неизбежно вспомнится бурская война. Одно и то же место действия, почти одно и то же время. Те же действующие лица — буры, англичане, африканцы. Совершенно естественно, что каждый из нас, читая книгу, будет сравнивать характеристики Коупа с теми представлениями о Южной Африке начала нынешнего века, которые все мы получили из романов и фильмов о бурской войне. И несовпадения, противоречия выявятся почти наверняка.

На заре нашего столетия в России внимательно следили за событиями в Трансваале и Оранжевой Республике. «Ниву», «Родину», газеты со сводками о боях под Ледисмитом, Кимберли, Мафекингом читали даже в самых глухих уездах Российской империи. В губернских городах и обоих столицах лучшие артисты устраивали концерта в пользу раненых буров. Песню «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне» можно было услышать даже там, где несколькими месяцами раньше лишь краем уха слыхали, а иногда и вовсе не подозревали о существовании такой страны. Шарманщики, знавшие прежде только «Разлуку», разнесли новую песню по всей бескрайней Руси. А предприимчивый петербургский трактирщик даже назвал свое питейное заведение у Царскосельского вокзала словом, которое было у всех на языке, — «Претория».

Воевать в Южную Африку отправились добровольцы из Москвы, Привисленских губерний, с Кавказа.

Всеобщее сочувствие, которое проявлялось к бурам, не только еще больше убедило бурский народ в правоте его дела; оно изменило отношение к Африке в целом — теперь там замечали не только природу, но и людей. Война стала важной вехой в создании новых представлений о Южной Африке, да и обо всем Африканском континенте. Это хорошо выразил в своих воспоминаниях К. Паустовский:

«Англо-бурская война была для мальчиков вроде меня крушением детской экзотики. Африка оказалась совсем не такой, какой мы воображали ее себе по романам из «Вокруг света»… Сейчас, хотя мы и были мальчишками, мы понимали, что страдания и борьба за человеческое право вторглись на огромный черный материк, где до тех пор, по нашим понятиям, только трубили мудрые слоны, дышали миазмами тропические леса и бегемоты сопели в жирной тине великих неисследованных рек. До тех пор Африка существовала как земля для путешественников, для разных Стенли и Ливингстонов».

Поначалу белые увидели в Африке только белых — подобных себе. Их страдания и борьба были понятнее. Но это уже явилось ступенькой, приближающей к африканцам, к мысли о том, что они тоже люди и также достойны внимания. И добровольцы, которые отправлялись из Европы на юг Африки, думая о судьбе буров, постепенно начинали проявлять интерес и к африканцам.

Существует мнение, что, не будь восстания Бамбаты, неизвестно еще, сумело ли бы английское правительство договориться с бурской верхушкой и создать в 1910 году свой новый доминион — Южно-Африканский Союз. И оно, пожалуй, не лишено основания.