Прекрасный дом
Шрифт:
— Значит, виноваты голландцы? — засмеялся Том.
— Конечно, они больше всех.
— А шотландцы, англичане, банки, землевладельцы и те, что проживают денежки за границей, и мы сами? Когда этому конец?
— Вы правы, сэр, совершенно правы… Но что касается меня…
— Вы очень хотите убраться отсюда?
— Как вы думаете, сэр, сможете ли вы замолвить за меня словечко нужному человеку и помочь мне получить перевод?
— Куда? Обратно в Шотландию, поближе к дому и к родной земле, Макрей?
Последнее, что Том видел, были голубые, налитые кровью, водянистые глаза и дряблые щеки осклабившегося надсмотрщика. Бесполезная
Том хорошо знал судью с заставы Ренсбергс Дрифт. Именно по этой причине он там и не остановился. Когда-то мистер Мэтью Хемп был директором сельской школы, первого учебного заведения, куда попал Том, носившего название Конистонской академии. Внезапно школу закрыли. Остался только опустевший деревенский дом да четыре больших сарая на заросшем травой пустыре. Но мистеру Хемпу удалось воздвигнуть себе иного рода памятник — неизгладимый след в умах целого поколения белых мальчишек, обитателей близлежащих ферм. Большинство воспитанников академии по ночам молили бога о смерти директора, а в дневные часы мечтали о еде и придумывали Хемпу самую жестокую казнь. Наконец, когда один из мальчиков умер в школе, разразился скандал, погубивший мистера Хемпа. Его вызвали к следователю, и он оставил школу на попечение жены, сына Атера и своего подслеповатого помощника. И вот тогда-то мальчишки подожгли конюшню, где сгорели коляска, упряжь и две лошади, принадлежавшие мистеру Хемпу. Том до сих пор помнил страшную картину пожара; он помнил, как Атер Хемп, искусный стрелок, стрелял из винтовки в окно конюшни, пытаясь прикончить перепуганных лошадей, которые отчаянно ржали и не могли выбраться наружу. Атер решил, что конюшню подожгли зулусы, работавшие на ферме при школе, и, выпустив несколько патронов в сторону их хижин, ранил одного из батраков в плечо. Том Эрскин был тогда вне себя от исступленной радости, граничившей с безумием, но внезапно у него началась рвота, он вынужден был спрятаться за сарай, служивший детям спальней, и там его рвало до тех пор, пока он совсем не обессилел.
Но к тому времени, когда мальчики стали юношами, произошла странная перемена: Хемпы стали весьма известными людьми в пограничных районах, чуть ли не героями, Атер управлял добрым десятком поместий, расположенных в Зулуленде, и собирал ренту для живущих за границей землевладельцев. А мистер Мэтью Хемп был представлен губернатору в клубе стрелков. Губернатор, человек тучный и большой насмешник, предложил ему пост судьи.
— Нам нужны способные люди, — сказал он.
Мэтью Хемп, улыбаясь в усы и в то же время напряженно наблюдая за губернатором единственным глазом, проскрипел своим металлическим голосом:
— Боюсь, у меня нет способностей к юриспруденции, ваше превосходительство.
— Не беда. Если вы не займете эту должность, мне придется назначить на нее еще большего дурака.
Мистер Хемп засмеялся в ответ, но предложенный пост принял. Через пять лет у него уже были деньги, ферма и скот. Том Эрскин не понимал всеобщего уважения к Хемпу и не разделял его. Возможно, что обида, нанесенная ему когда-то, была слишком глубока, а может быть, Том подозревал, что между его отцом и Хемпом существует какой-то сговор. Том, казалось, до сих пор оставался таким же упрямым и непосредственным, как в детстве, и поэтому не умел прощать.
Том не торопился спешиться. Зулус-полицейский отсалютовал ему своим до блеска начищенным ассагаем. В конце двора, заросшего сорной
— Добрый день, Эрскин.
Том кивнул ему в ответ так же, как полицейскому, только холоднее. Он не позволит обращаться с собой, как с мальчишкой. Другое дело старый Но-Ингиль — он человек мужественный, достойный, его старшинство и покровительство не грех и принять. Хемп что-то кричал на весь двор, — высокий человек в длинном черном сюртуке, с повязкой, прикрывающей пустую глазницу; его седые волосы торчали дыбом, как будто он только что поднялся с постели. Возможно, он спал не раздеваясь — костюм его был совсем измят. Хемп всегда казался таким: грубым, бесцеремонным, властным.
— Слезай с лошади, парень, и входи в дом. Как твой отец?
Том спешился и бросил поводья полицейскому. Он не подал Хемпу руки и лишь сухо объяснил ему, что ищет зулуса по имени Коломб. Пока он говорил, в единственном глазу Хемпа светилось такое презрение, такая глумливая насмешка, что краска бросилась Тому в лицо.
— Коломб — это, кажется, тот парень, который считался твоим побратимом?
— Он сын Офени и последнее время жил на Уиткранцской ферме моего отца, пока его оттуда не выгнали.
Короткий смешок судьи и весь его вид, как бы говоривший, что ему, Хемпу, известна вся подноготная семейной жизни Эрскинов, взбесили Тома. Он чувствовал, что его ждет новый удар, и приготовился к нему. Возможно, Коломб уже побывал в руках Хемпа, в тюрьме и под плетьми, так что теперь спина его уже исполосована рубцами.
— Этот парень — закоренелый преступник. Зачем он тебе нужен?
— Если он преступник — значит, он нужен вам.
— Не мне, а полиции. Он сбился с пути потому, что его испортили, дали ему образование. Твой отец раскусил его и прогнал со своей земли. Парень в этом ничуть не виноват, и мне даже немного жаль его, Эрскин.
— Жаль?
— Да. Я его все равно поймаю. Он наверняка постарается снова пробраться сюда, и мы уготовим ему ловушку. Тогда я тебя извещу, если хочешь.
Том направился к лошади, но судья пошел за ним следом и встал у стремени, когда Том сел в седло.
— Между прочим, скот твоего Коломба пасется на ферме Мисганст у Стоффеля де Вета. Вот что заставит его вернуться.
— Я съезжу к де Вету.
— Ходят слухи, что вы снижаете арендную плату с хижин. Верно это?
— Я об этом не слыхал.
— Так я и думал: больно это непохоже на твоего отца. Но если бы кто-нибудь так поступил — скажу тебе откровенно, уж я-то знаю кафров, — это сочли бы признаком слабости. Сейчас нужна сила, а не слабость.
Всегда нужна сила, а не слабость. Всегда идти вперед с развернутыми знаменами и держать зулуса в узде твердой рукой. А за всем этим скрывается вечный страх, первая, еще незримая, еще не причиняющая боли клетка злокачественной опухоли. Страх заставлял британских колонистов быть сильными, решительными и смелыми, как буры. Но они совсем недавно оторвались от родины. Они еще не жили целыми поколениями на чужой земле и были подобны плодоносящему растению на скудной почве, которое ради того, чтобы выжить, снова становится бесплодным и горьким, как его предки.