Прекрасный дом

Коуп Джек

— Ты уезжаешь? — удивленно спросила она.

— Я должен быть утром в Ренсбергс Дрифте.

— Но ты не сумеешь добраться туда до утра.

— На свежей лошади добрался бы. Попытаюсь достать лошадь в Раштон Грейндже.

— Маргарет будет огорчена, что ты ее не застал.

— Передайте ей от меня привет, самый горячий привет.

Старушка подошла к двери, пристально глядя на него.

— Что-нибудь случилось, мой мальчик?

— Нет. Теперь благодаря вам, миссис О’Нейл, я чувствую себя гораздо лучше.

— Я говорю не об этом.

— Я расскажу вам все… Я хочу рассказать вам и Маргарет. Но в другой раз.

Она расцеловала его в обе щеки и подала ему фуражку.

— Маргарет

будет очень огорчена, — повторила она.

Тела двух женщин, бабушки и жены Коломба, были зашиты в одеяла. Колени их были согнуты, головы опущены на грудь; волосы были сбриты и зашиты вместе с ними, а плод, который мог бы быть мальчиком — первенцем Коломба, покоился у груди матери, завернутый в кусок ткани. Прислоненные спинами к опорным столбам, они сидели в ожидании погребения, которое должно было произойти в вечерних сумерках. В краале некому было позаботиться о том, чтобы их похоронили по христианскому обычаю, да это и не имело теперь значения. Крест, принадлежавший Коко, положат рядом с ней в могилу, вот и все. Смерть смела все различия, и эти две женщины, сидевшие в позе утробного плода, «возвращались туда, откуда пришли». Оплакивая их смерть, все женщины и дети крааля скорбно причитали тихими голосами.

При свете огня и бледном утреннем свете Том смотрел на двух покойниц; за все время этой неравной борьбы он не видел более яркого воплощения смерти. Он пошел в большую хижину Но-Ингиля. Старик, закутавшись в меховое одеяло, сидел у огня. Он велел своей младшей жене поднять его и по всем правилам приветствовал Тома.

— Тот, Перед Кем Отступает Преступник, — хриплым голосом сказал он.

Том протянул ему флягу с бренди. Старик взял ее дрожащими руками и с достоинством отставил в сторону.

— Мой скот был возвращен мне, и дом мой продолжает стоять, — сказал он.

Он знал, что нет таких слов, какими он мог бы поблагодарить Тома, и что вполне достаточно перечислить факты.

— Я не знаю всего, что было сделано, Том. Я пошлю во все хижины, узнаю и скажу тебе.

— Хорошо. Отдыхай и поправляйся, отец моего отца.

Том уже собирался уйти, но старик знаком остановил его. Он долго смотрел на него, а затем опустил свой мрачный взгляд.

— Мне рассказали, что ты сделал, и одна вещь не дает мне покоя, Том. Ты хотел убить Удви?

— Да, я хотел убить его.

— И он испугался?

Том ничего не ответил, и старик облегченно вздохнул.

— Да, — медленно сказал он, — нехорошо, что человеку приходится убивать такую тварь.

Глава XXV

ДОРОГА НАЗАД

Коломб узнал печальные новости от воинов в лесу Квидени. В ту же ночь он вместе со своим отцом Офени и маленьким проповедником Давидом проскользнул за кордон белых. В долине вблизи Уиткранца царили холод и тишина, в воздухе пахло гарью от сожженных хижин, и иногда в кустах отчаянно лаяла собака. Коко и Люси похоронили за хижинами, и могилы сровняли с землей, чтобы белые не могли их обнаружить. Узнав, кто пришел, женщины снова начали свой плач. Многие родственники этой семьи, которых карательная экспедиция оставила без крова, укрылись в хижинах Но-Ингиля. Медленно подходили они поближе, когда Давид служил панихиду, а Коломб, внимая молитве, говорил «аминь», хотя сердце его разрывалось от горя, а по лицу струились слезы. Вслед за Давидом он посыпал могилы землей и пеплом, а затем и Офени робко вышел вперед и сделал то же, что его сын.

Коломб обложил обе могилы мелкими камешками, а посредине насыпал земляной холмик. Из ствола акации он вырубил две крепкие дощечки и, обтесав

топором одну сторону, складным ножом вырезал на них имена «Мария» и «Люси». Под именами он вырезал кресты. Потом вкопал эти дощечки у изголовья могил, чтобы всякий, кто пожелает, мог их увидеть. Ни один колдун не выроет трупы, чтобы навлечь беду на крааль. Врагами его народа были не колдуны и не чародеи, а белое правительство, но его он не боялся. Он пришел в крааль, оставив винтовку и патронташ в лагере, и у него все время было ощущение, что ему чего-то не хватает, как будто он никогда уже не будет чувствовать себя легко без доброй винтовки за спиной. Они пробыли в краале еще день, и Коломб наказал женщинам, чтобы они требовали съестных припасов на полицейских заставах. Им, конечно, ничего не дадут, но они будут раздражать и отвлекать белых полицейских, и, поскольку они будут ходить по дорогам и тропинкам большими группами, за ними нелегко будет следить. Если же они будут прятаться, явится полиция, и солдаты снова оберут их.

Из кустарника и с холмов пришли юноши, чтобы взглянуть на человека, который участвовал во многих сражениях с белыми солдатами и остался живым и невредимым. Они запоминали его слова и повторяли их вновь и вновь, искусно подражая его голосу и манере речи. Они подражали даже шаркающей походке, которая появлялась у него, когда он надевал башмаки. Юноши мечтали стать, как и он, христианами и поднять оружие против белых.

— Вы можете креститься уже сейчас, — сказал Коломб. — Учитель Давид здесь, он обучит вас молитвам. Но час войны для вас еще не пробил. Вы должны ненавидеть Белый Дом, но старайтесь учиться у белых. Учитесь на ошибках, которые делали мы, старшие. Слушайте Внимательно мои слова. Это — последняя война с ассагаями, это — последняя война с вождями и знахарями, это — последняя война, в которой наши боевые кличи выдают нас с головой, как детей, играющих в руслах высохших рек.

— Хаву! — воскликнули юноши.

— Вы слышали?

— Мы слышали, отец.

— Вы забудете, — сказал он нетерпеливо. — Но Черный Дом всему этому научится. Мы уже научились работать по-новому: я умею ковать и сгибать горячую сталь.

Он говорил, не задумываясь, бросая им первые слова, какие приходили в голову. Теперь он остановился, глядя на крыши хижин, где уже высохли на солнце надутые пузыри баранов, принесенных в жертву его дедом.

— Довольно. Я сказал все, — хрипло закончил он.

В сердце своем он лелеял мечту о новой черной армии, армии таких юношей, как эти, но возмужавших, сумевших впитать в себя все мужество и выносливость их славных предков, армии с новыми идеями, оружием и командирами. Его народ незачем учить терпеливо, без единого стона переносить голод, лишения и даже смерть. Но его нужно научить более тонким и более сложным вещам, которые понять так же трудно, как ночной кошмар человека, заблудившегося в дороге. Его нужно учить многому, помимо искусства сражаться: умению управлять и верить в вождей, не ограничиваясь узкими интересами того или иного племени.

Когда юноши отдали Коломбу дань уважения, назвав его отцом, он подумал о Люси и о сыне, которого убили в ее утробе, о сыне, который с высоко поднятой головой шествовал в его мечтах о будущих поколениях. Теперь это будет не его сын, а сын другого мужчины и другой женщины. Но у него, конечно, будет такое же лицо: большой рот, белые зубы, маленькие плоские уши, благородный лоб и темные спокойные глаза, которые никогда не вспыхнут от бессильной ярости и от унижения.

Его душили непролитые слезы и сердечная боль, и юноши, увидев его искаженное страданием лицо, бесшумно удалились. Коломб встал и в последний раз подошел к могилам.