Прекрасный маленький городок
Шрифт:
– Нет, это не так. Я всегда знал, что должен это сделать.
– Наверно, ты чувствуешь себя странно после всего этого...
Стук в окно заставляет их вздрогнуть. На тротуаре стоит уборщик и не сводит с них глаз.
– 41-
Рон и уборщик сидят на скамейке в конце Седьмой улицы на
– Мы думали, вы вернётесь, - говорит уборщик.
– Сразу же. Вы благоразумно поступили, что не приехали тогда обратно.
– Город изменился, - говорит Рон.
– До неузнаваемости.
– В Лон Коне всё ещё практикуют...
– Господи, нет, конечно. Люди стали мягче. Больше не могут это выносить. И перестали верить в приносимую таким ритуалом пользу.
– Пользу?
– Вы когда-нибудь слышали о снежных лавинах?
Рон качает головой, отмахиваясь от роя мух, облюбовавших его потный лысый череп.
– Во вторую зиму после того, как мы прекратили проводить ритуал, пришёл жуткий буран. Вот там сошла лавина, - уборщик ткнул пальцем на голую полосу на близлежащем горном склоне. На этой полосе не было деревьев, и спускалась она прямиком к городку.
– Лавина разрушила пятьдесят домов и убила сто тридцать одного нашего. Я до сих пор слышу, как они кричат из-под снега.
– Некоторые сказали бы, что это божественная кара.
– Той ночью я потерял жену и двоих сыновей. После этого почти все уехали. Продали свои земли застройщикам. И тогда начали подниматься новые дома. Сети магазинов. Техасские и калифорнийские.
Он с отвращением обводит шумный городок с подсвеченными улицами и зданиями.
– И, в конце концов, стал таким. Я постоянно говорю, что однажды уеду отсюда. Понимаете, для меня тут совсем ничего не осталось. Это больше не мой городок.
– Зачем вы мне всё это рассказываете?
– Потому что вы, по крайней мере, помните его в те времена, когда он был частичкой рая. Он был прекрасен. Я почти вижу в вас родственную душу.
– Мне пришлось бросить медицинскую практику, - говорит Рон.
– Я потерял всё, для чего работал. И долгие годы меня бесило.
– Жаль это слышать.
– Но
– Рад это слышать.
Рон поднимается на ноги с глухим стоном.
– Моя жена ждёт меня в кофейне.
– Мы не были монстрами...
– Я лучше вернусь к жене.
Рон начинает пробираться в сутолоке на Мэйн-стрит.
– Он канул в лету, - говорит уборщик. Рон останавливается и поворачивается к сутулому, печальному старику на скамье.
– Кто «он»?
– Старый уклад.
– У старого уклада была тёмная сторона.
Рон разворачивается обратно и шагает по сожжённой под солнцем траве. Он пытается вспомнить, какими были эти горы без теперешнего стекла и стали вокруг.
– Как и у всех нас, мистер Шталь, - кричит ему вслед уборщик, - но к чему теперь это вспоминать.
– 42-
Теперь мы расселились по всей стране. Старые, умирающие или уже умершие. Мы почти приспособились к нелепости повседневной жизни первого десятилетия двадцать первого века. Хотя иногда мы подолгу вспоминаем прошлое.
Ради хроник.
Ради наших собратьев.
Ради наших детей, которые приводят своих детей навестить нас в домах престарелых.
Мы живём так, как должны - в затихающей славной медлительности жизни с её неизменными процессами:
удовольствие от пищи, посаженной и выращенной прямо у тебя за порогом дома.
Порядочность.
Общность.
Уважение к старым традициям.
Мы рассказываем всем, кто слушает, но, в основном, напоминаем самим себе, что некогда жили в прекрасном маленьком городке в прекрасной маленькой долине, где жизнь была яркой, насыщенной и медленной.
И однажды кто-то спросит нас: «Почему нельзя вернуть всё, как было?»
И мы им ответим: «Жертвы».
«Больше никаких жертв».
И они кивнут нам с пониманием, тем особым снисходительным кивком, которым стариков одаривает молодёжь, понятия не имеющая, что мы имеем на самом деле в виду.