Прелестная сумасбродка
Шрифт:
В городке немало судачили о странном браке доктора, говорили, что не к лицу такому образованному молодому джентльмену жена-цыганка. Однако Том и Алида жили душа в душу. Когда несколько лет спустя Алиду унес тиф, доктор был безутешен, и жители Стоксберри-Хаттона, позабыв о своей неприязни к гордой цыганке, сделали все, чтобы помочь доктору и маленькой Софи справиться с горем.
А цыгане по-прежнему два раза в год появлялись в окрестностях Стоксберри-Хаттона. Порой во время одиноких прогулок по лесу Софронию обуревало искушение свернуть на Цыганскую поляну. Жив ли еще дед
Но в этот раз Софрония не прислушивалась к шелесту леса и не вспоминала о цыганах. Чуткий слух ее уловил мягкий стук копыт по толстому ковру палых листьев. Ее догонял какой-то всадник.
Софи остановилась и обернулась. Всадник, молодцевато сидящий на жеребце игреневой масти, был ей знаком; она нисколько не удивилась, встретив его в лесу в этот вечерний час.
Пятьдесят с лишком лет назад старый герцог Уэстермир, дедушка нынешнего, передал управление своими йоркширскими владениями эдинбургской фирме «Пархем и сын».
Покойный Джеремия Пархем построил поблизости от городка фабрику, перегородил реку плотиной и привез из Уэльса рабочих для постройки шахты и добычи угля.
Джеремии наследовал его сын, ныне известный как Пархем-старший. Но и он уже ушел на покой, передав дела своему сыну Робинсону.
Узнать молодого приказчика было нетрудно даже в сумерках. Он считал ниже своего достоинства ходить пешком и нигде не появлялся без своего резвого Испанца. Молодые охотники завидовали его ловкости и умению держаться в седле; по одному силуэту всадника в сумерках они могли безошибочно определить: едет Пархем.
Вообще Робинсон обладал многими достоинствами. Он играл на флейте, очень недурно пел, танцевал не хуже столичного денди, а главное, был молод, хорош собой и холост. Неудивительно, что окрестные сквайры средней руки, в особенности те, у кого были незамужние дочки, из кожи вон лезли, зазывая Робинсона на свои балы и приемы.
Все напрасно — молодой Пархем жаждал большего, гораздо большего… Но двери богатых усадеб и замков старых дворян были для него закрыты. Ни маркиз Болье, ни герцогиня Сазерленд не хотели видеть его у себя на балах; для них приказчик, несмотря на все свое богатство, оставался выскочкой, «служащим», а значит, почти слугой.
София знала молодого Пархема со стороны, неизвестной богачам; ей было известно, что от этого любимца провинциальных барышень лучше держаться подальше. Все Пархемы отличались крутым нравом, но Робинсон превзошел и отца, и деда. Он был не только безжалостен к рабочим, но и развратен и жесток в отношениях с женщинами; о его любовных приключениях в деревне ходили самые отвратительные рассказы.
Робинсон натянул поводья и с улыбкой посмотрел на Софронию.
— Привет, цыганочка! — весело окликнул он. — Ищешь своих друзей? В этом году они еще не появлялись.
Должно быть, он ожидал, что Софрония возмутится, начнет горячо доказывать, что не имеет с цыганами ничего общего, кроме происхождения… Но девушка поняла,
Улыбка сползла с лица Пархема. Он натянул поводья так, что жеребец под ним заплясал.
— Молчишь, стерва?
Софрония вздрогнула, словно от удара. Этого Пархем и ожидал: на лице его снова заиграла гаденькая улыбочка.
— Не могу понять, — заговорил он, склоняясь к девушке, — как тебе удается держать в узде свою цыганскую натуру? С виду такая скромница, а глазки-то горят! Скажи, ты никогда, лежа в постели, не играешь со своей киской?
Сперва Софрония не поняла, о чем он говорит, но следующие его слова не оставили никаких сомнений. Злобно ухмыляясь и блестя глазами, Робинсон Пархем фантазировал вслух: фантазии его были одна грязнее другой, а она, Софрония Стек, была в них главной героиней. Он описывал во всех подробностях, как Софи ласкает себя, лежа обнаженной в своей узкой девичьей кроватке; затем принялся так же обстоятельно рассказывать, что хочет сделать с ней сам.
Софрония застыла на месте. Она была ошарашена, смущена, разгневана, не знала, как ответить на такое оскорбление, — и в то же время с ужасом чувствовала, что картины, рисуемые Пар-хемом, находят в ее душе какой-то странный отклик. Что, если он прав, и горячая цыганская кровь однажды сыграет с ней злую шутку?..
Первая мысль Софи была повернуться и спокойно пойти прочь, но тут же она сообразила, что к Пархему лучше не поворачиваться спиной. К тому же на лошади он без труда ее догонит.
Неужели он караулил ее здесь, в лесу? Или, может быть, следил за ней от самого домика вдовы? Ясно одно: эта встреча в лесу была не случайной. Никогда раньше Софрония не попадала в такое положение. Она не понимала, что делать. Если бы только на дороге появился какой-нибудь прохожий и спугнул Пархема! Увы, в лесу было пустынно и тихо, как на кладбище.
Пархему не удалось напугать Софию — гнев подавил в ней страх. «Пусть только попробует напасть!» — думала она, сжимая кулаки. Если его так интересуют цыганки, пусть посмотрит, каковы они в ярости! Она убьет его, бог свидетель, просто убьет!
Но Робинсон, кажется, не собирался нападать. Все, чего он хотел, — оскорбить ее, напугать, вывести из себя и сполна насладиться ее унижением. Софрония слыхала, что он уже проделывал подобные штучки с простыми деревенскими девушками — ну, она-то не простушка и сумеет с достоинством выйти даже из такого ужасного положения!
— Твои стройные ножки обовьются вокруг меня, — соловьем разливался Пархем, — и тогда я тебе вставлю, цыганская дешевка, вставлю так, что ты завизжишь и начнешь просить пощады!
Разглагольствования Пархема вызвали неожиданную реакцию: Софронии вдруг стало смешно.
«Если ты такой храбрец, — думала она, — почему же не сделаешь всего этого на самом деле? Боишься? Можешь только языком трепать?»
Смешно подумать, но, оказывается, этот статный молодцеватый парень, лихой наездник и танцор, ничем не отличается от какого-нибудь развратного старикашки, из тех, что уже не способны ни на что, кроме сальных фантазий!