Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?
Шрифт:
А рассказываю обо всем этом так подробно потому, что именно тогда я окончательно убедился, что к власти прорывается сила, которая не остановится ни перед чем, вплоть до разрушения государства, ради удовлетворения своих личных политических амбиций.
После этой встречи я сказал Горбачеву:
— Помяните мои слова. Сейчас вас заставят убрать Правительство. Это лишь первая жертва среди многих. Потом придет черед Верховного Совета СССР,
Как и всегда, он не захотел услышать то, что ему было не по душе. Такой специфический род глухоты… А 16 ноября он выступил перед Верховным Советом СССР с докладом о положении в стране и получил от депутатов и того же Ельцина столько, сколько, пожалуй, не слышал за все время перестройки. Впрочем, об этом эпизоде я писал в самой первой главе — вернитесь к ней.
Нараставший политический разброд губительно сказывался на экономике, а ее ухудшение, в свою очередь, усиливало деструктивные процессы в стране. Мы оказались в замкнутом, можно даже сказать — порочном кругу. Но все наши попытки прорвать его встречали яростное сопротивление. Так и находимся мы в нем по сей день.
А до моего ухода со сцены оставалось чуть больше месяца…
Почему я дотянул до инфаркта? Почему не ушел в отставку тогда, когда сказал о том и Горбачеву, и позже — на пресс-конференции после тяжелого для меня заседания сессии? Почему терпел, когда все вокруг, включая того, с кем вместе начинали долгий путь, наотмашь били по мне и Правительству? Неужели самолюбия не хватило? Или кресло премьера так дорого было?
Нет, отвечу я, не потому. Обыкновенное чувство долга держало. Окончательное решение уйти в отставку мной было принято после ноябрьской сессии Верховного Совета, где Горбачев выпалил свои восемь пунктов спасения. Объявил же ему об уходе в начале декабря, еще до Четвертого съезда. Так что болезнь лишь ускорила все это на одну-две недели.
Я как-то разыскал страничку моего интервью, данного уж и не помню кому. Наверное, какой-то иностранной газете. Там был такой вопрос: «В последнее время Правительство постоянно подвергается критике, вплоть до требований об отставке. Вы не похожи на тех, кто держится за кресло, подчиняя свои действия карьерным устремлениям. Что ж тогда заставляет вас так настойчиво проводить в жизнь свою линию?»
Ответил так: «Дело в том, что кое-кого не устраивает политическая линия Правительства, его твердая позиция в том, что касается сохранения
Все, что было тогда сказано, я готов повторить и сейчас. Видимо, мое поколение было так воспитано: довести дело до конца, не сдаваться, не ломаться перед трудностями, исчерпать все возможности — и лишь потом уходить. Кстати, в дни, когда я заявил журналистам о своей возможной отставке, в Совет Министров пришло множество телеграмм с точно такими же требованиями: не сдаваться. И требовали этого не только мои ровесники, но, что особенно радовало и вселяло надежды на лучшее будущее страны, и молодые совсем: подождите, не уходите, не бросайте начатое…
Все равно пришлось бросить. Вынудили.
Оглядываясь назад, анализируя происшедшее, я прихожу к однозначному выводу: мы были правы. Нас объявили консерваторами, а мы были нормальными, здравомыслящими людьми, болеющими за дело, за народ и страну.
Мое Правительство уходило из этой битвы достойно, не сломленным, с верой в свои идеалы. Жизнь подтвердила нашу правоту.
Одна пожилая женщина, узнав меня на улице, невольно выразила, по-видимому, мысль многих: «Николай Иванович, почему вы нас тогда не убедили?!»
Этот горький вопрос нужно задавать, по-моему, в первую очередь психологам. Потребовалось несколько тяжелых и горьких лет, чтобы пелена у людей — с глаз, душ, с разума — сошла, чтобы они услышали то, что говорилось им в недалеком и вместе с тем вдруг ставшим таким далеким прошлом.