Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?
Шрифт:
Вопрос: Означает ли это, что в дальнейшем программа «500 дней» будет положена в основу экономических преобразований в Федерации?
Ответ: В число членов совместного комитета входит и заместитель Председателя Совета Министров Российской республики Явлинский, являющийся автором программы. И представляется естественной разработка конкретных мер на основе этого плана. Мы договорились с Президентом Горбачевым, что будем осуществлять контроль за этим планом.
Вопрос: Есть ли у вас намерение в дальнейшем идти на сближение с Президентом Горбачевым и в области реконструкции федеративной системы?
Ответ: Российская республика намерена двигаться в направлении заключения
Я специально привел довольно большие выдержки из интервью Ельцина для того, чтобы сегодня, через пять лет, можно было сделать вывод о времени, когда началось разрушение государства. Не взаимное согласие в выработке решений по приданию максимальной самостоятельности союзным республикам в составе Союза, о чем впервые был поставлен вопрос нами, Правительством СССР, еще в 1987 году, а разрушение центральной власти — вот основной смысл действий новых руководителей союзных республик. Цена в борьбе за свою личную власть оказалась чудовищной — уничтожение единого великого государства СССР.
Опубликованное 2 августа распоряжение Президента «О подготовке концепции союзной программы перехода на рыночную экономику как основы Союзного договора» в какой-то степени учло мое отчаянное сопротивление и несколько оправдало мое вынужденное решение. Хотя это распоряжение и навязало нам концепцию Ельцина — Шаталина — Явлинского. В нем, во-первых, нигде не говорилось о том, что за основу концепции следует взять «российские разработки», никому пока неведомую, но всеми до небес превозносимую программу «500 дней». Во-вторых, речь шла о подготовке концепции как основы Союзного договора, иными словами — об экономической базе взаимоотношений между республиками. То есть речь не шла о подробной и последовательной, поэтапной программе перехода к рынку. И, в-третьих, оно не отменяло решения Верховного Совета СССР, которое требовало от Правительства разработки как раз программы перехода — к 1 сентября, напомню.
А что до состава комиссии, так тут места для иллюзий не оставалось: сплошь «пятисотдневники», кроме Абалкина и Ясина. Последний, правда, мгновенно переменил «веру». В комиссию вошли те молодые экономисты, которые некогда разработали упомянутую выше программу «400 дней». Войти-то вошли, но что-то я не заметил, что прибавление к их разработке ста дней прибавило бы и им самим известности: программа в прессе и в полуофициальных документах именовалась «программой Шаталина — Явлинского». Древняя практика: учитель своим громким именем осеняет «несмышленое ученичество»…
Я не собираюсь давать характеристики каждому из членов комиссии, тем более что с некоторыми из них я не был даже знаком. Во главе группы стал академик Шаталин, которого я знал много лет. Я уже писал, что у нас были хорошие личные отношения, да и в экономике мы далеко не расходились. И сейчас, несмотря на прошедшие бурные споры, мы с уважением относимся друг к другу. Несколько слов, кстати, и о Явлинском. Когда ему предложили пост заместителя премьера российского Правительства, он — тогда работник аппарата Совета Министров — пришел испросить у меня положенного «благословения». Конечно же,
Итак, образовались, по сути, два центра по разработке программ перехода к рынку. Мы готовили свою к 1 сентября — к сроку, отпущенному нам Верховным Советом. Как и прежде, работали в «Соснах». А в другом подмосковном пансионате «Сосенки» находились «шаталинцы». К слову, не было, по-моему, журналиста, который не побалагурил в связи со столь забавным совпадением: «Сосны» и «Сосенки».
Абалкин, который распоряжением Президента был включен в комиссию Шаталина, приезжал из «Сосенок» и с грустью рассказывал о непробиваемой стене отчуждения, которую споро выстроила та команда между собой и любым другим человеком, не вполне разделяющим ее идеи.
— Я разговариваю как будто с глухонемыми, — сетовал он. — Меня не слышат, не воспринимают, не хотят понять. Стена…
Да я и сам несколько раз пытался убедить Шаталина, который, если вы помните, всего несколькими месяцами ранее телеграфно клялся в желании помочь Правительству.
— Станислав Сергеевич, — говорил ему я, — кто-то из нас работает впустую. Хотите вы того или нет, но Верховный Совет обязал Правительство доработать концепцию и представить программу на утверждение. Вашей же комиссии распоряжение Президента предписывает разработать экономическую часть Союзного договора. Так и разрабатывайте ее. Давайте разделим сферы влияния и прекратим дурацкое соревнование: кто кого перетянет… Шаталин — не только академик-экономист, но и один из официально признанных лидеров болельщиков футбольной команды «Спартак». Сам-то я в футболе не слишком разбираюсь, но слыхал от зятя, что спартаковские фанаты отличаются особо непоколебимым упрямством.
— Нет! — отвечал он. — Моя команда разрабатывает конкретную программу, расписанную по дням. Точный план игры! Мы, Николай Иванович, перешли в атаку, защитный вариант не для нас, так что берегите ворота…
А в прессе «команду тренера Шаталина» поддержали с неистовством футбольных комментаторов, хотя, повторяю, никто еще и не знал точного плана «игры». Все журналисты пользовались лишь теми наработками, которые в свое время представил кандидат в российские премьеры Бочаров. Но, как и водится в большом спорте, первого и не столь именитого «тренера» давно забыли. Фамилия Бочарова уже не соседствовала с «500 днями».
И все же я с настойчивостью верящего в чудеса человека жаждал компромисса и консолидации сил. 21 августа, явственно помню день, мы с Абалкиным приехали в «Сосенки», предварительно договорившись о встрече с «шаталинцами». Туда и новый премьер-министр России Силаев подъехал. Сели друг против друга, я рассказал о работе над правительственной программой, попытался обозначить общие точки двух программ, вновь призвал к объединению усилий. Где там! Мне показалось, что мы попали в стан откровенных врагов, для кого само наше появление было чрезвычайным и неприятным происшествием. И разговаривали-то с нами, как мэтры с приготовишками, чуть ли не сквозь зубы — куда исчезла хваленая интеллигентность научной элиты! Три часа прошли бессмысленно. Повторю: убеждать, по моему разумению, можно тех, кто умеет слушать и слышать. Мои собеседники этого не умели.